Дивизия цвета хаки
Шрифт:
«Жить стало лучше, жить стало веселей». И тут объявился Куюня.
Недели за две до возвращения «блядного» сына, так его окрестил Махно, у нас побывал очередной корреспондент из «Фрунзевца» и сообщил, что наш «отосланец» все это время ошивался в окружной редакции. Стажировался, писал что-то. И обрел славу афганского героя. Ибо прихрамывал и утверждал, что был ранен в ногу.
– В ж... он был ранен. Мы его здоровым отправляли, – в сердцах сказал я.
Как и почему Куюню приветили в окружной редакции, стало ясно позже. Намного позже. «Голубое братство» и тогда уже было сильным.
Итак, «герой-гомик» со своей мягкой, извиняющейся
– Витя. Ночевать в модуле. В командировки только с политотделом. В полки не соваться. И не дай бог, что... Рассчитаюсь на месте...
Куюня что-то там верещал непонимающе. Но уже к солдатам нашим не лез. Да и те брезговали с ним общаться. Впрочем, работал он исправно. Писал заметки, вычитывал газету, с торжеством находя ошибки, особенно после корректора-машинистки Татьяны. Появилась у нас наконец-то женщина...
Таня-киномеханик
Таня, смуглая, кругленькая, то ли марийка, то ли мордвинка, давно занимала штатную должность корректора-машинистки. Но поскольку мы жили в палатке и далеко, за взлетной полосой, начальство женщину к нам не отпускало. Да и нам было легче. Не нужно этикет соблюдать. И Татьяне было поручено крутить кино. Она и была по профессии киномехаником.
Грамотность у нее была средняя, в пределах школы, но для нашей газеты этого за глаза хватало. А так девка была аккуратная, не стервозная. Лицом не страшная, на какого-то милого зверька лесного похожая. А грудь у нее вот была какая... Скажут ей: «Встать, именем революции!» – и встает! И ведь не маленькие сиськи у нее были, нормальные. А стояли по слову хозяйки.
Куюня, я заметил, если встречал Татьяну в коридоре, то к стене прижимался. А она все норовила его довести до белого каления. То рукой тронет, то закурить попросит и по плечу погладит. Витюня, в отместку, таскал полосы с ошибками и кричал: «Зачем нам такой корректор? Вот ошибка... Она плохо читает, командир!»
В ту пору я увлекся цементированием двора типографского. Хотелось пожить не в грязи, а на твердой чистой основе. Как-то увидел большую кучу старых, но чистых кирпичей у дороги. Они еще с зимы там лежали. Ну, ничьи! Спрашивал, а все головой крутят. Перетащил к себе. Вымостил часть двора. Красиво! Представляете: среди всего афганского дерьма – двор, мощенный красным кирпичом. А тут объявляется мудрый прапор из комендантской роты: «Это кирпичи для будущей дивизионной бани». Пришлось ставить вымогателю и договариваться на том, что кирпич у нас во временном хранении лежит в однослойном штабеле.
Ангел-хранитель и солонина
Весна задалась дождливая и тоскливая. Но удалось и цемент положить, и забор глинобитный вывести, и много чего сделать. Это был какой-то строительный ренессанс. Солдаты, в основном крестьянские парни, делали все без напоминания и с большой охотой.
Как-то в апреле замначпо попросил отметить день рождения, что ли (или еще что – медаль, звание?), в редакции. Общество собралось приличное. Был и «высокий гость» снизу, из Кундуза. Один из партийных советников. С ним объявилась библиотекарша из соседней части. Страшная, как смерть, но еще в теле, лет тридцати. Такая общительная, «приобщенная» к сильным мира сего...
Стол был хороший. Водка, спирту разбавленного вдоволь, закуска опять же, не только армейская. Политотдельские с советником пустились в международные темы. А мне их рассуждения
Тут и библиотекарша стала со скуки глазки строить. А потом ей выйти захотелось. Пришлось мне, чтобы выпустить, из-за стола вставать. Прошла, задницей прижалась на секунду. Это зря. Вырубило предохранитель моментально. Спирт, видно, был некачественный. Подождал чуть, вышел следом. В коридорчике темном дождался. Дверь приоткрыта. Видно в щель, как советник заливается. А я его пассию к стенке уже прижал. Она было пискнула. Но тут глаза вниз перевела, а у меня «ПМ» в руке. Дошло, что дело хреновое. Молчит... А может, ей и про такое мечталось для коллекции? Только едва шепнула: «Дверь открыта. Увидят». Да не дай бог, чтобы кому-то выйти задумалось. Уложил бы... Что за срыв был, не пойму и по сей день. А тут на входе кто-то зашебуршился... Ну... Оказалось, солдат. Он здесь ни при чем. Настоящий командир от солдата позора не имеет...
Изрядно распушенную библиотекаршу я отпустил. Она встряхнулась и торжественно вплыла в комнатушку. Советник подозрительно глянул на нее, потом на меня. А мне что. Я налил себе еще стаканчик.
Разошлись гости поздно. Да ведь чисто в редакции, просторно, и закусь у меня была хорошая. В ящике из-под гранат я научился солить свинину. Это просто. Куски сала и мяса не толще двух пальцев нарезаются, пересыпаются солью, перцем. Ну, там, лавровый лист, кардамон. Все заворачивается в мешковину (обязательно), потом в плотную вощеную бумагу и со всей ненавистью забивается в ящик. Ящик закрывается только тогда, когда на нем стоит человек. Потуже набивайте, не прогадаете. А хранится все это дело в яме. Где прохладней. Через три дня можно есть. Лучше с водкой. Жарить не рекомендуется, грубеет мясо и становится невыносимо соленым...
Без ангела обошлось
Я не позволял солдатам убирать со стола после офицерских пирушек. Это нехорошо. Они знали и никогда даже не заходили с предложением о помощи.
Только прибрался (отдал дневальному в палатке мясо и лепешки, пучок редиски), тут объявился Куюня. Поддатый уже, «тащится».
– Ну, Куюня, как дела? Все в норме?
– Нормально, командир... А вы тут гуляете?
– Витя, ты свои заходы оставил?
– Слышь, командир, я ведь тоже о тебе кое-что знаю.
– Ну, давай, интересно, – я подтащил его за ворот поближе, – говори...
И опять рука к пистолету. Да что за черт! Он тоже почуял неладное, вырвался, как-то криво усмехнулся и боком выскользнул в калитку. Было темно, а Куюня и днем-то видел не ахти, попал он в огромную лужу перед модулем. Упал, забарахтался, совершая плавательные движения. Я с облегчением рассмеялся. А потом и вовсе минут пять хохотал. Слава богу, ничего не случилось...
На следующий день, утром, Татьяна пришла в мой кабинетик. Принципиально у меня на столе, кроме ручки и свежей «сырой» полосы, не было ничего. Она молча посидела, посмотрела, как я правлю полосу, а потом сказала: «Подруга моя в Кабул улетела. Заходил бы, чаю попили...» Она частенько так приходила, садилась, молчала... А потом, тряхнув короткой, но очень густой гривкой, уходила.