Дивное лето (сборник рассказов)
Шрифт:
— В ваше время уже был коньяк, ребята? — спросил Паркани. Ему хотелось разговаривать с ними, не было охоты ни думать, ни смотреть на телефон. Но шпур из розетки он все-таки не выдернул. Отключать телефон было нельзя: ведь могли позвонить по срочному делу, знали, что он дома, сидит, куксится. Борбашиха наверняка разболтала: мол, доктор-то нашодин дома пьет.
— Бог даст, оставят меня в покое.
Йоланка Сентирмаи любила жизнь. Впрочем, в те времена вряд ли знали коньяк. В ходу были абрикосовая водка да вино. Или уже
По Йоланке видно, что она любила жизнь. Должно быть, и детям радовалась. Двое детей. Одной из нихбыла бабушка. Паркани помнит бабушку, по воскресеньям она пекла булочки к кофе с молоком. «Рано умерла моя бедная мама…» — говаривала она.
— Печальная история, старина, но, надо признать, исполнено лихо, — сказал Паркани Фридешу Никлаи. Приподняв рюмку, отхлебнул. Никлаи смотрел в стену.
— Не забыть бы нам в полночь о шампанском… Шампанское-то вы пили, а? В полночь. Полуночи-то ведь ты дождался, а?
Лицо у Никлаи строгое, замкнутое. «Ну конечно, — размышлял Паркани, — тебе было нелегко, да и потом, старина, нелегко было больше не думать обо всем этом».
Звякнул телефон. Паркани уставился на аппарат. Звонок не повторился. Но, оставаясь начеку, Паркани не шевелился еще долго. В ушах гудела тишина.
«Надеюсь, это не она», — подумал Паркани. Хотя Борбашиха, если увиделась с ней, обязательно доложила, что доктор встречает Новый год в одиночестве. Первый Новый год без Шары. Без Шары и детей. Шара. Сидит сейчас у телефона в кресле, поджав под себя ноги в одних чулках. Клянусь, так и сидит у проклятого аппарата. Но, надеюсь, это не она. Пить будете, сказала Борбашиха.
Ну и что? Он ведь не на работе. Дежурит Липтак. А на Новый год все пьют, не так ли?
— Послушай, — сказал он Никлаи. — Ты-то меня не знаешь. Но я тебя знаю. Вот в чем фокус. Можешь сказать спасибо художнику, который намалевал вас обоих. Тебя и твою благоверную. В то время, когда все у вас шло хорошо.
Он сполз в кресле пониже и, уже почти лежа на спине, глубже закопался ногами в постель. От коньяка стены комнаты приятно колыхались. Шевельнулся и Никлаи, за ним Йоланка.
— Полно вам, — сказал Паркани. Впрочем, он был этим доволен. Все не один. — Ты любил ее, а? — подмигнул он Никлаи.
Ну конечно. Письма. О письмах рассказывала даже бабушка. Возможно, они и существовали? В поэтическом стиле. Так о них вспоминали. Год напролет писал Никлаи, письмо за письмом. Чего хотела Йоланка? Кого ждала? Стояли вокруг нее в столовой (у них непременно была столовая) и по очереди пилили. «Это деловой человек! С прекрасной репутацией! Богатый! Порядочный! Да он на руках тебя будет носить! Так, как он, тебя уж никто любить не будет!»
Так — не будет, это верно!
Из двоих всегда кто-то любит сильнее. Один все отдает, а другой только прикидывает, другой только свой быт меняет.
Йоланка. Нравился ей Никлаи, и любила она его, но не так, чтобы пожертвовать собой.
Так что неудивительно!
Даже став госпожой Никлаи, Йоланка хотела остаться Йоланкой. Не получалось. Она рожала детей, вела дом, выслушивала мужа, кивала, когда Фридеш рассказывал о хозяйственных делах. Даже воодушевлялась, повторяла мужнины слова. Но при всем при том хотела остаться Йоланкой.
Поначалу Никлаи этого не знал. Узнал только на балу.
Паркани помрачнел. Он сердился на Йоланку. В ее сторону даже не взглянул, выпил сейчас только с Никлаи: «Прозит!»
Краешком глаза он косился на телефон. Сидит там Шара, ей-богу! Да и Борбашиха, наверное, сказала, что доктор в одиночку…
Ага! Теперь ты на меня смотришь, Фридеш Никлаи! Ты прав. Но подробностей моей историиты не знаешь. Но раз тебе интересно, скажу: у нас похожая история вышла. К сожалению, это так, дорогой родственничек.
Тогда-то телефонов еще не было, а? Несколько цифр, и, пожалуйста, видеться не обязательно, можно побеседовать и так. Оно и проще, гораздо проще. Не нужно смотреть друг другу в глаза.
В прошлом году здесь были гости. И мы играли с детьми на домашнем бильярде. Ну да ладно. Ясно и так. Выпьем.
Паркани и Никлаи. Оба совсем позабыли о Йоланке. Естественно, ведь она осталась на балу. Минула полночь. Чокнулись за Новый год, выпили шампанское, и Никлаи понял, что компания захмелела. Расшумелась. Мужчины стали слегка петушиться. Он стоял в зале у колонны, в черном костюме, прямой и неподвижный. Иногда кивал пробегавшим мимо. Йоланка — рядом, в длинном бальном платье. Раскрасневшаяся, с сияющими глазами. В руке — маленький веер.
— Едем, — сказал Никлаи. — Я прикажу подать коляску.
Йоланка кивнула, но его не слышала. Но поняла. «Вальс! Вот начинают вальс!» Белокурый молодой человек направился к ней.
— Я пойду распоряжусь, — сказал Никлаи. Пока ничего особенного не произошло. Он сделал пять-шесть шагов к выходу. Мелодия вальса заполнила зал. Никлаи отдал распоряжение слуге. Повернулся назад. Йоланка — в объятиях белокурого молодого человека. Вальс. Никлаи остановился. Стоял и смотрел на взвихренный зал. На белокурого молодого человека, на запрокинувшую голову, смеющуюся Йоланку.
— Силы небесные! — сказал Паркани. Налил себе. Даже не почувствовал вкуса коньяка — выпил залпом. Заметил Йоланку в платье с кружевами. Смутился. — Я верю, — кивнул он. — Я верю, милая, что тебе хотелось только немножко пожить.Чуть-чуть потанцевать, немного посмеяться. Да и не в этом беда. Просто твоя милость не поняла чего-то. Не поняла, нет.
Он взглянул на Никлаи. Никлаи даже не шевельнулся. Но смотрел тяжело, в упор, с недоумением. Потом отвернулся. Кто-то набросил ему на плечи плащ. У подъезда он сел в коляску. Шел снег, толстым слоем снег устилал улицу. Бесшумно катилась коляска.