Дивное лето (сборник рассказов)
Шрифт:
Жена помешивала кофе, глядя, как лопаются коричневые пузырьки у стенок чашки.
— И будь уверена, я сыт по горло этими твоими ночными бдениями! — продолжал он после небольшой паузы, — Каждую третью неделю я остаюсь один, покорнейше благодарю! Но понимаю, ты-то почему никогда не протестовала против этого?!
Жена все помешивала кофе, в нем появлялись от этого все новые и новые пузырьки; темная жидкость вращалась в маленьком водовороте. Она долго смотрела в чашку, пока не зарябило в глазах.
— С чего мне было протестовать?
— Значит, если бы я не настаивал, ты и сейчас не стала бы увольняться?
— Нет.
Он поставил свою чашку на край стойки.
— Ну а теперь скажи еще, что это я заставляю тебя уволиться! Договаривай уж до конца!
Женщина отрицательно покачала головой, от этого сразу прошла рябь в глазах. Наконец она положила ложку и отпила глоток кофе.
— Ты не берешь в расчет, что речь идет не только о моей зарплате! Хорошо, мы не разоримся, если я уволюсь. Ну а ты не думаешь о том, что я люблю свою профессию?
Муж засмеялся, над левым глазом взбежали по лбу морщины. «Да это чужой человек!» — испуганно подумала женщина.
— Не знаю, что тут интересного — вставлять шпульки в машины и смотреть, как они вертятся, словно карусель, — сказал муж, — по мне, так просто-напросто скучища.
— Ты в этом не разбираешься, — тихо сказала женщина.
— Видишь ли, душа моя, если бы еще я сказал, что люблю свою профессию, это другое дело. Во-первых, я мужчина, во-вторых, то, что я делаю… Электротехник, да ведь это почти инженер. Призвание, можно сказать. Но, поступив на работу по необходимости… вязальщицей! Я еще понимаю, была бы ты учительницей, или врачом, или еще кем-то в таком роде… А так… не обижайся, но все это просто смешно!..
— Половина десятого, — сказала жена. Ее лицо вытянулось, глаза стали бесцветными. Она все поправляла шарф на шее.
— Половина десятого… — повторил муж. — Ну вот, ты опять обиделась.
— Я не обиделась… — Она подняла голову, улыбнулась мужу. Улыбка вышла кривой и неласковой, — Мы все это уже обговорили… Ты же видел, заявление об уходе при мне. Будет, как ты хочешь. Но тем не менее я могу ведь любить свою профессию.
Она вновь бесцветно улыбнулась. Муж ничего не ответил.
Улица обдала их холодом. Вечерний воздух был чист, в бесконечной дали искрились звезды. Мороз увеличивает расстояния. Мужчина взял жену под руку. Светились витрины запертых магазинов. В морозном воздухе у обоих возле рта четко виднелись потные облачка пара.
— Видишь ли, — снова упрямо начал мужчина, — видишь ли, в конце концов женщина…
— Хватит об этом, ладно?..
— Странный ты человек. Ведь я тебе же добра желаю! — Он начал шутить. — Неблагодарная штука — желать людям добра… Неблагодарное занятие…
Женщина молчала. Фабрика была недалеко: нужно было лишь перейти площадь и свернуть в маленькую темную улочку. Сквозь матовые стекла фабрики лился белый неоновый свет, слышался монотонный гул вязальных машин.
— Если бы я сказала тебе, — остановилась она перед воротами, — если бы я сказала: уходи со своего завода, сиди дома на кухне, ты согласился бы?
— Глупости, — засмеялся муж, — тут совсем другое дело. Слушай, с тех пор как мир стоит, мужчина для того и женится, чтобы у него был нормальный дом, жена, которая о нем заботится, растит детей, одним словом…
«Одним словом, прислуга…» — хотела сказать женщина, но не произнесла этого слова. Кто-то прошел мимо них. Это была высокая блондинка, которая, отойдя на несколько шагов, обернулась, затем вошла в хлопающую на пружине дверь фабрики.
— Мне пора, — тихо сказала женщина.
— Ну, бывай, — наклонился к ней муж и поцеловал. Они поцеловались сжатыми губами.
— Значит, утром отдай, — крикнул он ей вслед. — Вот увидишь, так будет лучше!..
Женщина помахала рукой в двери и исчезла.
Она пропечатала табель и вошла в раздевалку. Здесь было тепло — приятная летняя температура воздуха, как и везде на фабрике.
— Ферович, это ты с мужем разговаривала у ворот? — спросила занимавшая соседний шкафчик высокая блондинка.
Она кивнула.
— Красивый мужчина. Высокий, черноволосый…
Было уже около десяти, они торопливо переодевались. Облачились в синие халаты, натянули высокие ботинки без задников. Сидя в ряд на длинной лавке, что стояла в раздевалке вдоль стены, они зашнуровывали ботинки.
— Куда же он пойдет в такое время? — спросила Такач, маленькая, как птичка; она очень гордилась тем, что муж ей изменяет, а все-таки не уходит. («Видать, я для него настоящая», — говорила она.)
— Домой, — ответила Ферович, — домой, спать.
Они засмеялись.
— Красивый мужчина, — сказала блондинка. — Наверно, у вас все еще большая любовь, раз он тебя провожает.
Ферович заторопилась уйти. Выходя, слышала их смех. Похлопала себя по карманам: на месте ли щипцы для игл и маленький крючок. Пошла в цех.
Было ровно десять. С шелестом остановились большие кругловязальные машины. На ее шести машинах в дневную смену работала Вера, худая молодая девушка; она уже сновала у счетчиков с тетрадкой в руке и записывала показания.
— Как машины, Вера? — спросила Ферович и проворными пальцами ловко продела синюю нить под красную контрольную нитку Веры.
— Десятая иглы ломает, — ответила Вера подходя. — Таблицу видела?
Нот, таблицу она еще не видела. Взглянула на стену, где под электрическими часами были мелом выведены подряд все фамилии. На первом месте стояло; Ферович — 152 %.