Для тебя эти горы
Шрифт:
Мы не успели выехать из города, как автобус остановился. Водитель копошился во внутренностях машины, мы переглядывались и каждые пять секунд проверяли время. Покатили дальше, но снова встали, на этот раз надолго и всерьёз. Мы все повылезали из автобуса на воздух. Пустая калифорнийская трасса, выжженная солнцем земля, зажатая в тиски между жёлтых гор. Замечательная перспектива – пропасть посреди Калифорнии, раствориться в горячем воздухе умирающего от духоты штата. У меня практически нет связи с внешним миром. Пути сообщения отрезаны, телефон разряжен, я ни в чём не уверен, особенно в том, что доеду до Окленда живым. Как это приключится? Смерть от прикосновения ядовитого удушливого солнца или погибель от укуса гремучей змеи? Это совсем не страшно, мне скорее хочется смеяться, чем просить о помощи.
Ко мне подходит мужчина сорока лет. Говорит, что его зовут Алехандро, он из Сальвадора. Спрашивает, не из Польши ли я. Говорю, что нет, я из России. Алехандро обрадовался, похлопал меня по плечу, сделал комплимент моей стране. У него есть русские друзья, они милые люди. А вот поляков он не очень. Мне немного обидно за поляков, у меня были поляки в роду, но об этом я ему не сказал. В данную минуту гораздо важнее то, что меня тепло приняли как русского. К нам подошла моя бабуля со станции, они оба стали петь дифирамбы России. Как будто мы, русские, стоим на страже латинского мира и делим с ним стол и постель. Впрочем, я начал постепенно влюбляться в латиноамериканцев, принимать их за братьев, считать их самыми приятными людьми в Америке. Tenemos mucho en com'un 5 .
5
У нас много общего – исп.
Бабуля принесла новость о том, что мы ждём рейсовый автобус другой компании, наша развалина неисправна, ехать дальше она не может. Вскоре рядом с нашим Грейхаундом остановился BOLT. Он был наполовину заполнен людьми, так что нам пришлось сильно постараться, чтобы найти свободное место. Я устроился в последнем ряду, слева у окна сидел молодой хипстер, справа – человеческая свалка с сумками и бутылками воды.
Дорога из Лос-Анджелеса в Окленд – словно табулатура любой из песен My Morning Jacket. Стаккато в начале песни «Circuital», гитарные глиссандо в теме для соло перед затишьем – это солнце закатывается за спины гор. Я ощущаю музыку в каждом пейзаже по ту сторону окна. Первый раз за бешеный день я почувствовал успокоение. Клавиатура клавиш и оркестровые вариации в «The Day is Coming» поглощают пространство, внутри которого мы катимся как шар. В каждой песне My Morning Jacket или The Flaming Lips, Kings of Leon или The National, Yo La Tengo или Built to Spill, Iron and Wine или The War on Drugs я слышу тёплое дыхание Америки, приютившей миллионы душ, уставших от Старого света. Европа по-прежнему закатывается на обочину, Азия бьётся в агонии, Африка копошится в собственных кишках, но Америка пока ещё подаёт признаки жизни. Не самой лучшей жизни, если следовать первоначальному замыслу Бога-энтузиаста. Но подходящей для того, чтобы проникать в чрево дьявола и подрывать его изнутри. Америка – это психоделическое тремоло, пульсация ломаного ритма, тектонический слом сознания, партитура великого торгового пути. Если миру суждено самоуничтожиться, Америка выскользнет в последний момент и образует новое космическое тело, чтобы продолжить жить вопреки здравому смыслу и логическому ходу истории. Америка похожа на многоголовое разнополое существо, в котором бесперебойно циркулирует кровь независимо от медицинского диагноза. И если на её теле появилась раковая опухоль – тем лучше для неё. Во время овуляции она выбрасывает раковые клетки в атмосферу. Из-за этого, прежде всего, страдает Европа – выгребная яма Земли, куда стекаются все нечистоты. Европа переболела всевозможными болезнями – от чумы до туберкулеза, поэтому от неё страшно смердит. Удивительно, но даже в таком плачевном состоянии ей удается быть привлекательной. Европа ненасытна, её пизда всегда зудит от нехватки семени. Она предпочла бы, чтоб в неё засунули огромные трубы и накачивали промышленной спермой без передышки, но ей всё равно будет мало. Когда все континенты заняты делом, Европа мастурбирует. Европа обожгла все пальцы, её клитор заражён радиоактивными веществами и поэтому раздут до размеров Юпитера. Единственный фаллос, способный его стимулировать, – это Америка. Но Америка слишком чистоплотна, чтобы подхватить европейский сифилис. У Америки исправно работает иммунная система – чем умело пользуются корпорации.
Я по-прежнему люблю Европу. Пусть она будет прокажённой, обезображенной, изнасилованной, я не перестану любить её. Роман с Америкой может быть бурным. Но недолговечным.
Стемнело. Я глушу виски и вспоминаю друзей. Валера – настоящий художник. Для этого ему необязательно писать. Он художник по своей сути, хотя со стороны кажется, что он паразитирует, как микроб. Другое дело – Вадим. Он старательно пытается быть художником, но ему не хватает собранности и решительности. Вадим удачно мимикрирует под художника, он всегда старается выглядеть лучше, чем он есть. У него это получается, поэтому он так привлекает к себе женщин. Они слетаются на него, как мотыльки на свет. Я жалею, что у Вадима не вышло задержаться в Москве. Он всегда говорил, что Одесса стала для него мала, словно детские штанишки. Он вырос и нуждается в более широком пространстве. Но Москва оказалась для него слишком велика. А вот Валера идеально вписался в интерьер спального района на юго-западе Москвы. Здесь он обрёл свою Калугу. Настоящему художнику комфортно везде. Особенно там, где земля гноится и кишит клопами. Это самая благотворная среда обитания для них. Чем хуже условия, тем сильнее их потенциал. Валера – идеальный сожитель. Он легко принимает форму мебели, когда тебе не нужна компания. Но если тебе хочется поговорить, лучше собеседника не найти. Его присутствие в соседней комнате не тяготит, даже если у тебя на коленях сидит женщина и прямо сейчас лезет тебе в штаны. Март 2011 года. Мы смотрели футбол: Валера, я и Н. на моих коленях. Она брала мою руку и клала себе на грудь. Пролила вино на белую футболку. Когда она закидывала её в стиральную машину над сортиром, ей пришлось встать на стульчак и потянуться. Её гладкие, золотистые ноги были идеальны. То, что она сломала стульчак, ещё больше меня раззадорило. Она – божество, которое в любви не знает пощады. Я писал это для неё:
я ничего у тебя не прошу
это всё – бесполезный шум
не надо сомнений.
упрёков – не надо
я знаю и так,
что ты мне
рада.
я знаю, что всё это нам
сгоряча:
шутить, развлекаться
рубить с плеча
не просить руки
не говорить лишнего
не давать обещаний
во дворце всевышнего
нам это – неважно.
неважно, что дальше
в безудержной страсти
не может быть фальши
я хочу тебя целовать
и я – буду
плевать на дожди
плевать на простуду
плевать на контроль и взывания к рацио
плевать на мораль и её декларации
плевать, что нам светит:
награда, беда
я возьму тебя
прямо
в зале
суда.
и
даже если есть у тебя мужчина –
это не будет, не будет причиной
того, чтобы дрогнула вдруг рука
я хочу тебя. тчк.
Я вспомнил о ней, потому что всё могло случиться иначе. И тогда не было бы ни Америки, ни побегов, ни М.
VII
В то время, когда я должен был уже встретиться с Русом в Окленде, мы только въехали в Сан-Хосе. Здесь автобус сделал первую остановку: треть пассажиров вышла. Мой телефон разряжен, но я заранее предупредил ребят, что задерживаюсь. Было трудно что-либо понять в этой темноте, если посмотреть в окно. Но я видел огни небоскрёбов, я наблюдал их силуэты, узнаваемые силуэты Америки. После Сан-Хосе следовал Сан-Франциско, такой же подсвеченный мириадами огней. Сердце выпрыгивало, чтобы прямо сейчас добежать до Золотых ворот и грохнуться в Тихий океан с моста, искупаться и окоченеть. Но Золотые ворота находились далеко от трассы, а сердце я научился ставить на место ещё в юности.
Наконец, мы добрались до Окленда. В зале ожидания томились Рус и ещё два чувака: они ждали меня три часа. Мы увиделись с Русом впервые. Мы знаем друг о друге лет шесть – ровно столько нам потребовалось, чтобы наконец-то увидеться. Мы познакомились там, где обычно знакомятся люди в 21 веке, – в интернете. Мы состояли в одном сетевом сообществе, где говорят о музыке и стебут инакомыслящих. Позже многие из нас перезнакомились в реальности, часто собирались вместе, в основном, в Москве, и стали очень близкими друзьями. Руса с нами не было, он жил в Казахстане, а потом уехал в США. Мы постоянно поддерживали связь, он рассказывал о своей жизни в Америке и служил наглядным примером спонтанной эмиграции. Нет никаких надежд на будущее, кроме призрачных, и ты решительно бросаешь всё и уезжаешь практически в никуда – вот что нам тогда виделось в истории Руса. Он иногда появлялся, иногда исчезал, потом вовсе оказался в Чикаго после Миннесоты, и вот Рус уже рассказывает о том, как сходил на концерт Пола Бэнкса. Начинался 2013-ый, мы с М. собирались в Париж, и у нас были билеты на концерт Пола Бэнкса.
«О! Бэнкс – офигенный человек!» – говорил Рус. «Он так по-простому себя ведёт. Концертик был в зале человек на 100, наверное. Мы стояли прямо у сцены. Выбор места меня удивил. Будь это в России/Казахстане, его бы лапать полезли. То есть, они стояли на расстоянии вытянутой руки от нас. Так он перед выступлением сам вышел всё настраивать. Тупо вышел, что ему нужно подкрутил, поулыбался над выкриками (ну обезьян-то везде хватает), поприветствовал всех. Он пол сета точно Пленти исполнять будет. Если застанешь «On the esplanade» 6 – советую вместе с ним закрывать глаза и ебашить сквозь Вселенную!» – подытожил мой восторженный товарищ по сети.
6
На эспланаде – англ.
Именно так и случилось в Париже. Мы с М. провели в этом городе четыре счастливых дня. Терялись на Монмартре, бегали от дождя в подземку, игнорировали Лувр, стонали и кричали в тесном номере с тонкими стенами, пили дешёвое и вкусное вино, говорили на смеси французского, русского, английского и армянского, откровенничали в Люксембургском саду, покупали пластинки, сидели за столиком Ромена Роллана в Клозери-де-Лила, восхищались элегантными парижанами средних лет, целовались под Эйфелевой башней, говорили «je suis un couchon 7 », ели круассаны и блинчики с шоколадом, угощали русским «Gitanes» француженок и арабов. Трудно было придумать лучшее завершение парижского отпуска, чем концерт Пола Бэнкса, музыканта, который свёл нас, как брачное агентство. «Каждая песня Interpol – моя любовь к тебе», – говорила она. И мы действительно закрыли глаза и поплыли через Вселенную, когда заиграла «On the esplanade». Я обнимал её и целовал в затылок, так сильно сжимая в своих объятьях, будто чувствовал, что рано или поздно она все равно ускользнёт.
7
я – свинья – фр.