Для тебя эти горы
Шрифт:
– А почему ты сказала, что с Сибири? Почему не из Москвы?
– Не, Москва действует на них не так устрашающе, как Сибирь. К москвичам тут привыкли, а вот слово Сибирь вызывает леденящий ужас. Они просто боятся, для них Сибирь означает одно: чокнутые русские, да они же там живут в своих деревянных домах среди снега, ну их нахрен!
Уже за полночь, и мне не мешало бы поспать. Стараюсь успокоиться, но меня всего колотит. Я вибрирую так, будто оказался в эпицентре землетрясения. Подземные толчки выбрасывают меня в пропасть, моя голова – вулкан, и она извергает гротескные картины с библейскими сюжетами или древнегреческими мифами. Царь Ирод послал в мой мотель отряд шакалов искать новорожденных детей. Внутри телевизора на шкафу спрятан ящик Пандоры, из него ползёт удушающий дым. Амазонки и горгоны танцуют посреди комнаты с горящими сосками на груди. Эринии с потолка посылают мне отравленный местью воздушный поцелуй. В кровать заползает ламия и начинает мне отсасывать, пока мои измождённые конечности
4
Ночной кошмар продолжается – англ.
В Лос-Анджелесе шесть утра, а я все ещё не заснул. Биологические часы сломались, секундная стрелка вылетела из внутривенного циферблата, цифры поменялись местами, калифорнийская ночь и московское утро смешались в одно большое безвременье, ничего не понятно. Голова ещё больше распухла, отскочила от шеи и покатилась в ванную. В 12:35 мой автобус отправляется в Окленд, у меня есть шесть часов, чтобы собраться, позавтракать, вызвать такси и доехать до автобусной остановки в Даунтауне. Шесть часов – это слишком много. Это невыносимо долго. Я достаю голову из ванной, привинчиваю к шее, заползаю обратно в постель – и вырубаюсь.
V
В девять утра я проснулся. Три идиотских часа снилось ровным счётом ничего. Меня разбудил встроенный в голову будильник, индикатор ответственности за подготовку к дороге, бомба замедленного действия, электрошокер воспалённого мозга. Оставшейся со вчерашнего вечера тако несъедобен, как мозги осьминога – меня сейчас стошнит. Нужно срочно раздобыть завтрак и купить воду. В мотеле есть кухня и шведский стол. Я набрасываюсь на еду с решительностью великого чревоугодника. Наливаю кофе, насыпаю в миску кукурузные хлопья и заливаю их молоком, делаю сэндвичи и сажусь за стол. Листаю «The Los Angeles Times». За соседним столиком сидят пожилые голуби. За другим – чернокожая семья. Всем насрать на меня. И слава Богу.
Доедаю свой чревоугодный завтрак, забираю кружку кофе с собой и поднимаюсь на второй этаж, где расположилась открытая веранда. Десять утра, калифорнийское солнце зарядило свои лучи на 33 градуса изнурительной жары. Мне бы сейчас не воду, а галлон освежающей жидкости, не веранду мотеля, а бассейн. Я закуриваю сигарету и ловлю вай-фай: хочется кому-нибудь позвонить. Не знаю, почему, но начинаю набирать Асель.
– Асель, звоню тебе из Лос-Анджелеса, я тут курю-стою и пялюсь на Глендейл. Как ты?
– Ооооо! Я так рада тебя слышать! Как ты доехал? Рассказывай.
– Не без приключений, но доехал. Это ещё не конец. Впереди дорога до Окленда. Проведу в автобусе восемь часов.
– Офигеть! Ну как твои первые впечатления от Америки? Ещё не скучаешь по Россиюшке?
– Пока непонятно ничего, Америка огромная, Лос-Анджелес большая деревня, мне пока немного не по себе. А по Россиюшке жуть как скучаю. Я всю ночь не мог заснуть, мои биологические часы охуели. Мне мерещилась Москва и какие-то кошмары.
– Ну, ты уж сильно не скучай, у тебя впереди большие планы.
– Пожалуй, не стоит скучать, да. Но никуда от этого не деться. Посмотрим.
Посмотрим, Асель. Посмотрим, дорогая. А сейчас мне пора. Я спускаюсь вниз, заказываю такси. Выхожу на улицу, ищу магазин, нахожу, изучаю ассортимент, покупаю нормальную воду и напиток с каким-то дебильным вкусом, с кусочками кокоса, оказалось – полное дерьмо. Тошнотворное дерьмо.
Вещи собраны, я сижу в оцепенении, в ожидании такси. С минуты на минуту машину должны подать. Я весь дрожу от нетерпения и одновременно изнываю от жары. От нечего делать бегаю в сортир каждую минуту, напеваю песни, говорю фразы на английском языке. Всё слишком охренительно долго тянется.
Наконец, я не выдерживаю и выхожу с вещами к стойке администратора. Такси приезжает, и я прощаюсь с добродушным индусским старичком, хозяином мотеля, любезно одолжившим мне адаптер для американских плоских, прищуренных розеток.
Таксист оказался армянином. Ну, естественно. Я это понял, когда он заговорил по-армянски с оператором. Я ему сказал, что немного знаю армянский. Он посмотрел на мой значок с флагом Армении на джинсовой куртке и улыбнулся. Здесь, в Лос-Анджелесе, армяне делятся на две категории. Одни знают русский, поскольку приехали сюда из Советской Армении в сознательном возрасте. Другие – либо потомки армян, эмигрировавших в США ещё в начале прошлого века, спасаясь от геноцида, либо их перевезли сюда во время перестройки маленькими детьми. Русский язык им тут нахрен не сдался. Мой водитель – из последних. Мы с ним говорили на английском, он хвалил Глендейл, ругал пробки. Но больше всего он ругал бомжеватых и хамоватых парней, которые тусуются в Даунтауне, мы как раз его проезжали. Таксист оживлённо рассказывал, что это полный пиздец, и всем насрать, что происходит в душном центре, затянутом дымом травы и смрадом от человеческих тел, лопающихся на солнце как пузыри.
Автобусная остановка находилась как раз в этом районе. Я заплатил таксисту 45 долларов, выскочил из машины и угодил в клоаку лос-анджелесского центра. Здесь был сумасшедший человекопоток. И все отчаянно напоминали убийц. Я видел целые ряды стрёмных парней с наколками на плечах. Я узнал татуировки – эти парни состояли в гангстерских группировках. Один из них – явно из банды M-18. Сейчас он не представлял опасности, он просто провожал семью. Я сел в зале ожидания и начал сходить с ума от жары, толкотни и суеты. Разноцветные люди слонялись вокруг. Я разговорился с соседом напротив – он оказался родом из Португалии, живёт здесь, и ему нравится Калифорния, а ещё он гордится Криштиану Роналду и хочет приехать на чемпионат мира в Россию. Я рассказал ему свою историю, а потом объявили посадку.
Я окинул взглядом людей, с которыми мне предстояло тащиться в одном автобусе. Одни латиноамериканцы и несколько чернокожих. Молодые парни и хип-хоп-девчонки. Мы стояли в очереди на посадку уже полчаса и обливались нескончаемым потом – вокзал почти затопило. В 12:35 автобус должен был тронуться, а на часах уже 13:00. Мне жутко хотелось курить, но я не мог оставить свои вещи среди всех этих подозрительных людей. Со мной заговорила мексиканская бабуля, она стояла в очереди впереди меня – женщина сразу поняла, что я не местный, порекомендовав мне быть внимательным и осмотрительным, следить за вещами и не терять их из виду. Обрадовалась, когда узнала, что я русский. Она стала вести себя со мной так, будто я был её внуком. Давала советы, подписывала за меня какие-то бумажки, докладывала о том, что говорят стюарды, предлагала последить за моими вещами, если я захочу в туалет. Мне хотелось не ссать, а курить – и я не выдержал и пошёл искать выход на улицу, чтобы достать сигарету и выпустить дым. Но я увидел компании подозрительных ребят, тусующихся в курилке, и решил, что лучше потерпеть. Вернулся к своей бабуле. Наш рейс по непонятным причинам задерживали. Это начинало действовать мне на нервы, так как я хотел во что бы то ни стало покинуть пропотевшую станцию и оказаться в Окленде со своими ребятами. Наконец, автобус подъехал, и мы заняли свои места. Было два часа пополудни.
VI
Мы вырвались из адского котлована Лос-Анджелеса и направились на север. Автобус принадлежит компании Greyhound, перевозящей американцев по всей стране. Не Гудзон 49, конечно, но и за рулем не Дин Мориарти. Иногда мы, начитавшиеся битников, представляем путешествие по Америке как психотропный трип. Но никто не предлагает бензедрин, и рядом нет разгорячённой мексиканки, которая отсосала бы на заднем ряду. Есть только чернокожие ребята на своей волне, хипстеры и пожилые люди, которым хочется домой, или в гости, или плевать куда, лишь бы прочь из ЛА.