Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
— Коли брови густы, будут карманы пусты... Чего велишь?
— Пора поле объехать, — строго сказал Дмитрий. Боброк посмотрел на него, кивнул задумчиво и заметил:
— А в полках твердят: Русь на сём береге биться станет.
— Вот станут в нощи на поле Куликове — поймут, где биться.
В половине дня прискакал из степи сотник сторожевого полка Семён Мелик. То, что прискакал сам, не послав десятника, то, как торопливо кинулся с берега в воду и гнал коня на кручу левого берега, к шатру великого князя, говорило о важности вестей, с которыми он пожаловал из степи. Дмитрий уже ждал его, выйдя из шатра и соображая между делом, что не надобно Бренк ку скакать за Красный холм и искать Мелика: сам появился, и вовремя.
— Великой княже! Мамай спешит к Дону! Он уж у Гусиного броду! Всех князей и мурз, все силы тёмные ведёт на нас! Все орды перевезлися, правым брегом идут! Великой княже, токмо нощь, едина нощь меж нами! Нападёт завтра на нас несметная сила! Княже!
— Чему дивишься, Семён? — спросил Дмитрий, не отводя глаз от щита Мелика, надрубленного уже с одного краю — был в стычке с разъездами татар.
— Будь готов, княже, к рати великой!
— Русь, с помощью божией, готова, Семён! Поди-ко в мой шатёр, испей квасу.
Теперь всё было ясно: грядёт роковой час.
А под вечер всколыхнулись задние полки. Там чудилось смятение, крики слышались. Дмитрий только что вернулся от берега Дона, где отыскивал с Боброком ещё один, потаённый брод, самый нижний по течению, нашли такой. Радовало Дмитрия и поле, где они побывали после полудня. То было знакомое поле — поле его прежнего отдыха, когда он ездил в Орду девять лет назад. Девять лет... Он ещё раз осмотрел это поле с Боброком и Серпуховским и окончательно порешил с ними, где ставить полки. Всё было удобно: и большое поле, и привольные дубравы слева и справа, и мелкие речушки, и овраги, что станут мешать стремительному разгону престрашной татарской конницы, только разве утреннее солнышко станет бить в глаза русским, но солнышко — невелика помеха и недолга. Правда, надежда на то, что конница Мамая не сможет взять разгон, была несбыточной, но что до левого и особенно правого крыла русских, то тут, верно, обойти их будет невозможно: слева дубрава, справа перелесок и овраг. Тут — всё крепко...
И опять великому князю и Боброку приглянулась дубрава слева, на левом крыле завтрашнего устоя русских полков. Хороша дубрава. Девять лет назад приютила Дмитрия и Бренка, поохотились и отдохнули там, даже встретили стадо из дальней деревни, когда засуха заставила гнать коров сюда, на влажное Куликово поле... И захотелось Дмитрию с Боброком, кроме запасного полка, что упятится к Непрядве, поставить за дубраву ещё один, больше и крепче, тайный, неведомый своим и невидимый врагу. Объехали дубраву. Слева и справа её нетрудно будет коннице обогнуть и ударить в решающий час. Подумали. Оставшихся полков — только-только расставить на громадном пространстве, и каждый будет знать, что помощи им ждать неоткуда, бежать некуда... Быть по сему!
В добром настроении вернулся Дмитрий с поля и от потаённого броду; а тут — на тебе! — сутолока позади!
"Уж не Ягайло ли потерял голову и напал, осмелев беспутно?" подумалось Дмитрию, но издали, от задних рядов доброхотной дружины отроков, приданной запасному полку, скакал, светясь улыбкой, отрок Палладий, ныне старшой над отроками.
— Княже! Новгородцы пришли!
Дмитрий с трудом удержал слёзы: просыпается Русь.
Вскоре меж рядами расступившихся полков засветились дорогие доспехи новгородцев — сразу видать, что посадник снарядил воинов из казны городской. Сел Дмитрий на коня, корзно накинуть забыл, отмахнулся от Ивана Уды и поскакал навстречу нежданной подмоге.
— Не ждал вас, новгородцы! А пришли — примите мой низкий поклон от всей земли русской!
Дмитрий слез с коня и низко, большим обычаем поклонился новгородскому воинству.
— К нам пристала устюжская рать, княже! — сказал староста Плотницкого конца, приведший воинов Новгорода.
И только тут Дмитрий заметил позади блестящей новгородской дружины конников Устюга. Воевода подъехал и устало обнажил голову, помолился, держа шлем в левой руке:
— Великой княже! Мы пришли под руку твою, токмо кони наши все копыта содрали. Не ездоки мы...
— Поставлю вас в пешие ряды, и да благословит вас бог!
Дмитрий расцеловал воеводу этой нежданной подмоги и не мог скрыть слёз. "Вот оно! — подумалось ему. — Пробудися, Русь, избеги междоусобий и прославься..."
Дмитрий уже отправлялся в свой шатёр, но его окликнул Бренок.
— Княже, иноки!
Однако к великому князю приблизился лишь один конник в монашеском одеянии, второй был скрыт рядами воинов.
— Великой княже! Отец Сергий велел кланяться тебе и принять во ряды воев твоих нас с Пересветом.
Ослябя ловко спрыгнул с коня и, высокий, чуть сутулый, поклонился Дмитрию и протянул ему завёрнутый в холст освящённый хлебец монастырский и письмо от игумена.
— А где брат твой? — спросил Дмитрий.
— Коня в табунец отводит...
Дмитрий тут же, на глазах сотен новгородцев, устюжан и нахлынувшего вокруг передового полка, которому в сутеми предстояло первому двинуться к переправе, на глазах гостей-сурожан развернул помятый за долгую дорогу свисток и, с трудом составляя слова, прочёл сначала про себя, потом вслух; "Благословляю тя на брань, господине, так и пошёл, а поможет ти бог и святая богородица".
Солнце тихо опускалось за кромку леса, за Непрядвой, а с другой, с ордынской стороны и от багровой на закате воды Дона подымался туман.
— Вода у заката аки кровава есть! — послышался Дмитрию знакомый голос. Глянул праворучь — Захарий Тютчев стоял рядом и оправлял сбрую коня.
Захарий сбирался на правый берег, за Красный холм, со второй крепкой сторожей.
18
Весь последний год Мамай не спускал глаз с Руси. Его разведка, знавшая своё дело ещё со времён Батыева углана Субэдэ, в эту весну особенно неусыпно следила за всеми русскими княжествами, особенно за Московским, и если бы все наторённые степные тропы Мамаевой разведки, проложенные в эту весну и лето на Литву, на Рязань, на тайные стойбища своих доводчиков в землях московских, владимирских, нижегородских, слить воедино, то получилась бы большая Владимирская дорога...
Седьмого сентября Мамай понял окончательно, что Ягайло и Олег Рязанский не придут на соединение с ним. Гнев, которым был обуян великий темник на своих союзников, перекинулся на князя Дмитрия. Верно, что Олег Рязанский мог втайне снюхаться с Москвой, но Ягайло этого сделать никак не мог. Вся затея Мамая собрать союзников провалилась, как в русское болото, раз за разом: сначала Дмитрий сорвал встречу у Коломны, теперь он нежданно объявился на правом берегу Дона, став между ордами великого темника и союзниками. Коварный Митя Московский! Его голова — дороже казана с золотом, но какова же будет радость, когда голова эта покатится по площади перед Кремлем! А что до трусливых союзников, то им несдобровать: все их земли на многие годы порастут бурьяном, птица и та отлетит от их пепелищ, если не ударят они в спину Дмитрию! Но разведка утверждала, поникнув: не ударят... Распорядился движением войск московский князь. При смотре за Коломной, на Девичьем поле, он отрядил большой полк для острастки Ягайлы, а теперь, когда тот ещё в двух днях пути, силы Дмитрия стоят на правом берегу Дона.