Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
— Сто-ойтя-а!
Впереди стоял мужик, показавшийся Дмитрию знакомым. Глянув по сторонам, он вдруг узнал речушку, мосток и сирую деревню с обгорелыми кущами берёз, ещё не обросших за минувшие год-полтора после налёта мамаевой Орды.
— Ты князь Московской? — спросил Емельян Рязанец.
— А тебе чего надобно? — выехал на полкрупа вперёд Бренок, тесня конём мужика, но тот ловко ухватил узду и отвёл
— А ничаво, вот чаво! Я вопрошаю, не на Мамая ли, мол, идётя?
— На Мамая!
— Беритя нас с собою!
— Почто с Ольгом своим не идёшь к Мамаю?
— У нас с Ордою свои счёты! Беритя нас! Мужики изготовлены, оружны и покручены в калантари.
— Пеши? — спросил Дмитрий, тронутый столь нежданной подмогой.
— Пеши.
— Станьте к пешему полку, что днями пойдёт тут. Моим повелением станьте!
То был разговор поутру, а ввечеру полки приостановились близ деревни Берёзы. Бренок с Иваном Удой вернулись и сказали, что избы полны баб и детей, а стоит деревня близко от Дону.
— Много ли осталось? — спросил Дмитрий.
— Двадцать три поприща [88] ровнёхонько! — ответил Бренок.
— Добре... Митрей Михайлович, пошли за Доя крепкую сторожу — чего там? Семёна Мелика пошли!
Боброк ускакал к полкам, а Иван Уда хотел было расставлять шатёр и готовить ужин, но Дмитрий велел до сумерек медленно двигаться вперёд. Снова показалась деревня. Бренок послал узнать, и вскоре выяснилось: деревня Чернова. Здесь разбили лагерь. Здесь Дмитрий ждал сведений о Мамае. Ягайле, Олеге.
88
Поприще — 1000 шагов или 360 сажен.
Семён Мелик вернулся из-за Дона и привёз полонённого татарина. Десяток ордынцев было убито в схватке. Мелик потерял столько же...
— Они стрелама бьют издали, княже! — жаловался Мелик и, как хищную птицу, придерживал пленного ногой.
Пленный оказался из окружения Мамая. Он сказал, что его великий царь стоит уже у Кузьминой гати, на правом берегу Дона.
— Что он ведает о войске? — спросил Дмитрий толмача.
— Множество есть бесчисленное! — был ответ.
Ночью пришли сведения, что Ягайло разуверился в Олеге и один идёт на соединение с Мамаем, исполняя волю царя Орды. Довели гонцы, что он в двух днях пути.
До Мамая было ещё ближе...
Все полки отдыхали. Мамай был за широкой рекой — за Доном, можно было положиться на эту широкую преграду да ещё на сторожевой полк, гулявший на том берегу, и воины отдыхали, кормились у полковых котлов да у телег с домашними ещё припасами. Кони гуляли на обширных лугах левобережья под присмотром полковых конюхов.
— Иде мой калантарь?
— Дома, на печи!
— А чего энто Мамай ждёт?
— Дождётся вол обуха!
— Братие, а истинно ли, что-де татарва вина не пьёт?
— Како же, ня пьёт! От воскресенья до поднесенья!
— О, тати окаянны! Мало побито их на Воже-реке!
— Истинно тати: татарин, что багор: чего уцепит, то и тащит!
— Тому их Чингизхан научил — первой тать на земли!
— И откуда вывалилось сие племя на Русь?
— Сотоной напроважено! Сотона влез им в сердце, а до той поры были они, как наши рязанцы, — ни себе, ни людям.
— Ня трогай нас, рязанцев! А ня то язык уполовиню!
— Ты князю своему, Ольгу, укороти!
— Обрели себе князя — исчадие Мамаево!
— Ня тронь нас! Мы за князя ня молимся! А ня то... — Не маши булавой-то, я тоже мочен устрашить!
— Ня страшуся! Мяня лось ногама топтал и рогама бол!
Дмитрий шёл мимо отдыхающих полков и слышал говор многотысячного воинства своего. У каждого кострища свои думы, свои разговоры и шутки тоже свои.
— Кто шелом мой поял? А?
— Не твой ли? Я нашёл в каше! Померял — мал...
— Нашёл дьявол клобук, да на рога не лезет!
— Не грешите, православные: грозен час предстоит...
Дмитрий прошёл к своему голубому шатру. Полог был растворен широко, и свет от свечей, поставленных на днище большого медного котла, высвечивал многие тени человеческих голов, двигавшиеся по ткани шатра. Воеводы собрались на последний большой совет.
— Воеводы! Братия возлюбленная моя! Близок час роковой. Вот и желаю я положити думу свою на ваш суд: как надумаем — тут ждать Мамая, на сём бреге, или перейти Дон-реку и ударить нечестивого в лице?
Мгновенье, и молчание рухнуло под гулом голосов.
— Ежели ты, княже, желаешь боя крепкого — переходи Дон-реку. Там будет без хитрости битися каждый, ибо бежать станет некуда! — первым высказался Боброк.
— То истинно твердит Митрей Боброк! — поддержали два литовских князя, служившие Москве верой и правдой, два Ольгердовича.
— Не за тем шли сюда, чтобы главу под крыло прятать или за водой стоять! — ещё решительнее высказались все три князя Белозерских — Фёдор Романович, сын его Иван и брат Василий.
"Вот кто будет стоять в головном полку!" — мелькнула мысль у Дмитрия.
— Кто инако помыслит?
— Вели, княже, слово молвить... — Лев Морозов покраснел ушами, но заговорил спокойно: — Во шатре князевом все мы смелы и сильны, но вестимо: сила силу ломит... А ну, как нас татарва почнёт одолевати? Как с того берега отходити полкам? Всех порубят и стрелой достанут в воде! Ино дело, коли Мамай сам полезет в воду на нас. Татарва, она воды страшится, она без мешка надутого чрез реку не пойдёт. Так пущай же лезет! Мы постреляем и потопим их превелико! А еже господь отвернётся от нас — путь до дому открыт...