Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
Он заторопился к ростовским полкам, на ходу повелевая:
— Станешь примать рати. Соломы навези, дабы было спать на чём. По всему Кремлю навези да огня вели не взгнещать! Рати переяславские с Андреем Серкизом, юрьевские с Тимофеем Балуевичем, костромские с воеводою Иваном Родионовичем, мещёрские с князем Фёдором Елецким и муромские со князьями Юрием и Андреем, коли сюда направятся, заверни прямо на Коломну. Пусть станут там и ждут! Да спрашивать не ленися, в чём нужда у кого... Завтра ввечеру я отъеду в Троицкий монастырь на день.
— Исполню, княже!
А
"Мало пешего строю..." — с горечью подумалось Дмитрию. Оставалась у него надежда на московское ополчение, коим заняты были Дмитрий Боброк, Минин и брат бывшего тысяцкого Тимофей Васильевич Вельяминов.
За много вёрст до монастыря, ещё в сером, предрассветном сумраке, Дмитрий с воеводами начали обгонять пеших богомольцев — нищих, калек, горем побитых крестьян. Дмитрий приостанавливался, дивясь, что его боятся, как на вражий огонь зрят на его алое корзно и не крестятся, а открещиваются, боясь злого умысла, и даже тогда, когда он давал им щедрую милостыню, пугались они и желали скорей сойти с дороги, укрыться, исчезнуть. Горько было и мало понятно Дмитрию, ведь это были его люди, его земля, и всё это он силился понять, приблизить к себе и... не мог. Русь... Приидет ли конец страданиям твоим?
Ворота монастыря были отворены, был виден длинный двор с островками не вытоптанной богомольцами зелёной травы, с косо лёгшими от восходящего солнца тенями и деревянной церковью в его дальнем конце. Коней привязали к стойловому бревну и направились в ворота все пятеро: Дмитрий, Владимир Серпуховской, Дмитрий Боброк, Михаил Бренок, Лев Морозов. Позади вдруг весело заржал конь. Оглянулись — чей-то чужой, из-под берега. Бренок тоскливо переглянулся с князем и вошёл за ним на двор: не Серпень...
Шла служба, и великий князь, не решившись отвлекать игумена, до конца молился вместе со всеми и вместе со всеми подошёл к священным дарам.
— Имя твоё? — спросил игумен великого князя.
— Димитрий, — ответил тот.
После молитвы, когда монахи вышли из церкви, а игумен ещё пребывал в алтаре, Дмитрий вошёл туда и, обнажив меч, преклонил колени перед старцем:
— Благослови мя, отче Сергий! Великая туча грядёт на Русь: несметная сила татарская объяла землю нашу с дневной стороны, и сила та больше сил Чингизхана, больше Батыя, взятых вместе... Ныне церковь наша осталась сиротою, митрополит Киприан чужероден и хладен к боли нашей, к слезам земли моей, отныне ты, отче, наша заступа. Укрепи меня в деле ратном и поведай: обрящет ли волю народ наш, меч на ворога подымающий, или падёт во прахе?
Дмитрий поднял глаза на отца Сергия. Тот стоял над ним, прямой, с крестом в сухих руках, а по лицу, иссохшему, в глубоких продольных морщинах, текли редкие слёзы. Свеча, горевшая перед иконой Троицы, высвечивала те слёзы в длинной белой бороде, узкой и редкой, выбитой временем.
— ...И ныне, и присно, и во веки веков... — заканчивал он молитву и вдруг окрепшим голосом возгласил: — Сыне! Тщанием деда твоего, отца и твоим тщанием возвеличено ныне княжество Московское, а святителем, вечной памяти, Алексием просвещено и духом укреплено. Тобою, сыне, уверовало в силу свою, показанную на Воже-реке. Так настанет ли иное время, пробьёт ли ещё час искупления грехов наших? Ты, княже Дмитрие, воспылай сердцем чистым и излей гнев ярости своей на ворожий стан, и огнём рвения твоего покорена будет агарянска земля! Но коль устранишься ты, великой княже, искупления кровава, наступит день гнева господня, день скорби и нужды, день безгодия и исчезновения, день тьмы и мрака, день облака и мглы, день трубы и вопля на грады твёрдые, на углы высокие!
Глядел Дмитрий снизу вверх на отца Сергия и не двигался, ныла рука, державшая выброшенный вперёд меч.
— Благословен тот день, когда полки твои выйдут на брань во имя славы земли своей... Великие жертвы предвижу, сыне, великой плач наполнит грады и веси, но то будет плач сирот, что станут творить и вершить добро на очищенной земле. Иди, сыне, на ворога — иди и победи, и победа твоя победою духа наречётся!
Они вышли из алтаря и увидели, что церковь вновь полна: богомольцы, монаха, а ближе всех, у клироса, стояли московские воеводы.
— Благослови, отче! — воскликнул Бренок и, оттеснив Боброка, вышел вперёд, пал на колени.
"Что сделалось с мечником?" — подумал Дмитрий. И попросил игумена о том, что было ещё одной целью приезда:
— Отче Сергий! Отзовись на мольбу: дай в воинство моё инока своего, дабы дружина русская воочию узрела благословение твоё!
По толпе монахов прошёл ропот. Несколько человек выступили вперёд, но устыдились, склоня покорно голову. Игумен смотрел на них с высоты амвона.
— Инок Александр!
С места двинулся Пересвет, получивший это имя после великой схимы, но, опережая его, шагом раньше вышел другой и, потупясь, остановился перед игуменом. Отец Сергий долго, молча смотрел на вольность эту.
— Великий княже! — возвысил голос игумен. — Я даю тебе в воинство... Старик снова посмотрел на двух покрестовых братьев и твёрдо изрёк: — Двух иноков своих преславных. Иноки сии отличались мужеством в миру и крепостию духа в монастыре, премогши все соблазны и сомнения... Подите ко мне!
Пересвет и Ослябя подошли и преклонили колени перед игуменом. А тот повернулся, прошёл в алтарь и вынес на ладонях два шитых золотом на ткани больших креста.
— Сё дарую вам! Вот — оружие нетленно, да служит оно вам вместо шлемов!
Он велел удалиться Пересвету и Ослябе для молитвы и поста, наказав через гридня догонять великокняжеское войско. Дмитрия и воевод он окропил святой водой, ещё раз, уже прилюдно, благословляя на ратный подвиг.