Дмитрий Донской
Шрифт:
На сцене появляется Мамай
Взойдя на трон великого князя Владимирского, Дмитрий Московский (а точнее — стоявшая за князем-отроком боярская корпорация) столкнулся с новыми вызовами, на которые предстояло найти ответ. Главный из них состоял в том, что в условиях «великой замятни» правители отдельных областей «улуса Джучи» вышли из повиновения сидевшему в Сарае хану. По существу, произошел распад золотоордынского государства (248, 313). «Тогда же Пулад-Тимур, бывший ханский наместник в Волжской Болгарии, провозгласил себя независимым правителем, так же поступил и эмир Тагай в Мохше; Хаджи-Черкес, правитель Хаджи-Тархана (Астрахани), также намеревался принять участие в разделе владений Золотой Орды» (266, 125). «К юго-востоку от Нижегородского княжества, в „Запьянии“, окопался некий Секиз-бий,
Этот «парад суверенитетов» вызвал у русских князей надежды на окончательный распад Орды и соответственно — на избавление от ее гнетущей власти. Но то был вопрос будущего. А в настоящем раздробление Орды нарушало торговые и административные связи Северо-Восточной Руси с Нижним Поволжьем. Новоявленные областные «князья» не только занимались грабежом всех едущих из Руси в Сарай, но также совершали набеги на русские земли с целью захвата пленных.
Единственная оставшаяся свободной дорога в Сарай шла через Рязань и далее на юг степными шляхами. Но в степях между Нижней Волгой и Днепром хозяйничал еще один самостоятельный властитель — Мамай. Его владения с юга вплотную подходили к Рязанской земле (248, 315). Под верховной властью Мамая находились Северное Причерноморье и Крым с его торговыми городами.
Интересы крымской торговли (важного источника пополнения московской казны) требовали наладить мирные (а значит, даннические) отношения с хозяином степей — Мамаем. В этом был заинтересован и сам временщик. Начиная с 1362 года он вел упорную борьбу за овладение Сараем и объединение под своей властью всех территорий Золотой Орды. Как и любая война, степная требовала «денег, денег и еще раз денег».
Для легитимизации своей власти Мамай вывел на политическую сцену одного из Чингизидов — потомка Узбека по имени Абдаллах (имя этого хана произносят по-разному: в некоторых исследованиях — Абдулла, в русских летописях — Авдуля) (248, 315). При дворе этого номинального правителя Мамай занимал пост бекляри-бека — своего рода «премьер-министра».
В конце 1362-го — начале 1363 года Абдаллах при поддержке Мамая захватил Сарай и начал чеканить там свою монету. Он подчинил своей власти некоторых областных «князей». Однако полгода спустя другой претендент на власть — хан Мюрид — собрался с силами и выгнал Абдаллаха из Сарая. Полагают, что причиной поражения Абдаллаха было отсутствие поддержки со стороны Мамая, который в это время был занят войной с великим князем Литовским Ольгердом в Северном Причерноморье (266, 127).
Вероятно, инициатором налаживания отношений с Мамаем был глава московского правительства митрополит Алексей. Ему быстро удалось достичь приемлемой для обеих сторон договоренности. «Москва признавала своим сюзереном хана Абдаллаха и обязывалась платить ордынский „выход“ именно ему, а не сарайским ханам, а Мамай, в свою очередь, соглашался уменьшить размер этого самого „выхода“ по сравнению с тем, что взимался при Джанибеке» (266, 128). Полагают, что еще одним подарком Мамая своему новому вассалу было Ростовское княжество, полностью включенное в состав великого княжения Владимирского (136, 490).
Обрадованный таким завершением дела, хан Абдаллах даже не стал (вопреки традиционному со времен Батыя ритуалу) требовать приезда Дмитрия Московского к своему двору, а направил к нему в Москву послов с ярлыком на великое княжение Владимирское.
Это была прямая измена прежнему сюзерену — хану Мурату. Но не будем говорить о моральной стороне дела: вероломство всегда было атрибутом политики. Отметим лишь своевременность этого поворота в московской политике — перехода от Мюрида к Абдаллаху. Ошибка в расчетах могла стоить Москве очень дорого. Во времена первой ордынской «замятни» (войны Тохты и Ногая в 90-е годы XIII века) сарайский хан, узнав о такой измене, послал бы на князей-изменников карательную экспедицию. Но времена изменились, и обезлюдевшая после «Великого мора» кочевая держава была уже не та. Слабая тень великих ханов Золотой Орды, Мюрид в любой момент мог ожидать удара как со стороны своего соперника Абдаллаха, так и со стороны заговорщиков из числа придворных. В этой ситуации он не хотел отпускать в карательный поход на Русь значительные силы. В качестве наказания вероломному Дмитрию Московскому Мюрид ограничился тем, что отправил ярлык на великое княжение Владимирское князю Дмитрию Суздальскому.
«Тридцать татаринов…»
Итак, русские князья до времени были предоставлены самим себе. Им предстояло выяснять вопрос о первенстве — мирным путем или путем военного противостояния. (Заметим, что сама постановка вопроса о законности или незаконности одного из правящих в степях ханов постепенно приучала русских сомневаться в законности ордынской власти над Русью вообще.) Страдая от позора, Дмитрий Суздальский решил, пользуясь шаткой обстановкой, вновь занять Владимир и взойти на великокняжеский трон.
Рогожский летописец по обыкновению сбивчиво, но всё же достаточно ясно рисует развитие событий.
«В лето 6871 (1363) князь великии Дмитреи Иванович приехав в Володимерь съ своею братьею и со всеми князми Русскими и со всеми бояры и прииде к нему посол из Орды от царя Авдуля (то есть фактически от Мамая. — Н. Б.) съ ярлыки, князь же великии Дмитреи Иванович посла отпустил в Орду, а сам поеха в Переяславль. Того же лета князь Дмитреи Костянтинович приеха въ град въ Володимерь и пакы (опять. — Н. Б.) седе на великом княженьи в другые, а с ним князь Иван Белозерец, пришел бо бе из Муротовы Орды с тритьцатию татаринов, и тако пребысть въ Володимери неделю едину. А от Мамаева царя князю Дмитрею Ивановичю ярлык привезли на великое княжении и седе на княженье. Се же слышав князь великии Дмитреи Иванович прогна его пакы съ великаго княжениа съ Володимеря, с своее отчины, въ его град въ Суждаль. Не токмо же се, но и тамо иде на него ратию к Суждалю и стояв рать неколико дней около Суждаля и взяша мир межи собою. Тако же над Ростовьскым князем. А Галичьскаго Дмитрея из Галича выгнали» (43, 74).
К этому тексту необходим исторический комментарий.
Весной 1363 года (в блоке известий с мартовским календарем это известие стоит первым) двенадцатилетний Дмитрий Московский собрал во Владимире своего рода княжеский съезд. В качестве главы всего княжеского сообщества он должен был объявить переход Северо-Восточной Руси от «сарайской» ориентации к «мамайской». Важно было не допустить разделения русских князей на «партию Мурата» и «партию Абдаллаха». Следствием такого раскола могла стать кровавая и затяжная усобица с привлечением татар. Память о войне между сыновьями Александра Невского заставляла москвичей быть очень осторожными в этом вопросе.
Владимирский съезд прошел благополучно. Князья (может быть, за исключением суздальского дома) принесли присягу хану Абдаллаху и разъехались по домам.
Однако было ясно, что самое опасное — возмездие Москве сарайского хана Мурата — еще впереди. Просчитывая варианты ответных действий со стороны Мурата, московские политики, безусловно, догадывались, что хан сделает ставку на Дмитрия Суздальского. Заветный документ привез ему из Сарая юный князь Иван Федорович Белозерец (358, 164). Известно, что белозерские князья были отраслью ростовского княжеского дома. Еще во времена Ивана Калиты они возмущались московским произволом и участвовали в антимосковских интригах в Орде. Младшая линия белозерских князей служила Великому Новгороду и была известна под именем «князей копорских» (365, 283).
В летописи нет ничего случайного. Однако, к несчастью для историков, в ней вымыто временем и предвзятостью летописцев много необходимого для правильного понимания событий. Заставляет задуматься случайная на первый взгляд подробность: князя Ивана Белозерца, привезшего ярлык Дмитрию Суздальскому, сопровождали «тридцать татаринов». Обычно «почетный эскорт» (причем гораздо более многочисленный) давался ханскому послу, имя которого летописец, как правило, называет. Таким послом, разумеется, не мог быть мелкий русский князь Иван Белозерец. Подобно боярину Аминю, годом ранее привезшему Дмитрию Московскому ярлык от Мурата, Иван Белозерец был простым порученцем, ханским гонцом. Вероятно, именно он, находясь в Орде, представлял там интересы Дмитрия Суздальского. На близкие отношения этих князей указывает и отмеченное летописью участие Ивана Белозерца в торжествах по случаю восшествия Дмитрия Суздальского на великокняжеский стол. Он раньше других узнал о сближении Москвы с Мамаем и предложил разгневанному хану отнять великое княжение Владимирское у Дмитрия Московского и передать Дмитрию Суздальскому. В итоге именно ему хан и поручил отвезти ярлык в Суздаль.