Днем меньше
Шрифт:
— Дать-то дадут, — не растерялась Антонина, — а тащить как? Я раньше-то — вон тачку нагружу и везу. А счас ремонт во дворе делают — не проехать. Помог бы кто…
— К Василию Иванычу зайди. Скажи: надо! — даст.
— Да помоложе выбери, — хихикнул Патрикеев.
Антонина даже не повернулась к нему.
— Без вас обойдемся. Мне, может, молодые без надобности… Я еще по личному, Иван Иваныч.
— По личному после работы, — снова сунулся Патрикеев.
И снова Антонина даже не пошевельнулась.
— Ну что? — Полозов начинал сердиться — время шло,
— Мне бы на пятницу отгул взять… — Антонина будто почувствовала, что вошел Кожемякин, и тут же повернулась, чтобы видеть его хоть краем глаза.
— Отгул за прогул, — опять не утерпел Патрикеев.
— Ладно, Патрикеев, отдохни. — Полозов взглянул на него исподлобья, и тот понял, что перегнул, пожалуй. — Пиши заявление, Антонина, только соври что-нибудь поинтересней. А то все родственников хоронишь — надоело.
— Ой, Иван Иваныч! — притворно обиделась она и даже руками всплеснула: — Будто я…
Полозов встал из-за стола и шагнул к Кожемякину.
— Добрый день, Алеша!
— Здорово! — Он плюхнулся на стул и принялся утирать пот. — Ну до чего же надоела жарища!
Кожемякин подождал, пока выйдет не спускавшая с него глаз Антонина, и с наслаждением выругался. Подвинулся к столу и взял из полозовской пачки сигарету.
— Смех смехом, а я вот чего к тебе — давай замнем ту партию, что перекалили. Вроде она у тебя уже. А я к вечеру тебе подкину штук триста — половину. А с Коротковым договоримся.
Коротков, начальник сборочного, был человек толковый. И приятный. Хотя и доставалось ему за все цехи сразу.
— А то снова прогресс слетит, — засопел Кожемякин, — и так три месяца в завале.
Полозов прикинул быстренько: «Триста сегодня… Значит, троих (он имел в виду токарей, что сидели с утра возле конторки) сегодня с полсмены отпустить, вызвать завтра, чтобы полторы отбухали… а сверхурочные потом раскинем с Патрикеевым…»
Сознание работало привычно, четко. За много лет столько приходилось выкручиваться, искать выходы, лавировать, что если бы вдруг все пошло само собой, без завалов и сверхурочных, Полозов, пожалуй, даже растерялся бы: что же тогда и делать?
— А завтра сколько дашь?
— И завтра к утру триста, а вечером — всю вторую партию, — обрадовался Кожемякин и с надеждой посмотрел на Полозова.
Если Полозов согласится порядок! Во-первых, можно будет на директорском совещании «отлепортовать» — термический вышел из прорыва, во-вторых, прогресс — прогрессивка — и Кожемякина не обойдет, а была она ему очень кстати. Кожемякин, большой любитель преферанса, крепко подсел на днях, и если не прогресс — будет серьезный домашний разговорчик, с подключением слез, сапог, которые есть у всех женщин, а она одна, как…, детей и мамы… Эх, мама, мама, мать!..
— Ты чего материшься? — поинтересовался Полозов.
— А, это я так, дела моих домашних дней…
— Понятно, — оказал Полозов и ткнул сигарету в пепельницу. — Ну что, годится! Только смотри…
Кожемякин сгреб его огромными
— На руках, Ваня, на руках носить буду!
Совещание у директора, как всегда, шло быстро. Директор любил точность и не терпел длительных объяснений, в которых, как догадывался Полозов, не очень-то и разбирался. С заказчиками дело было улажено в три минуты, и директор попросил их подождать в приемной.
— У нас тут свои мелочи, — сказал он, приятно улыбаясь. — Секреты фирмы. Я буду свободен через десять минут — и в вашем распоряжении. — Он улыбнулся еще приятнее.
Работать с ним было легко — он знал, чего хотел, и умел найти, в случае надобности, нужных людей, поддержку, фонды — словом, знал свое дело. И делал его. Если хотел. Но иногда, как говорил Полозов, ему попадала шлея под хвост. К счастью, ненадолго.
Директор снял пиджак и включил мощный вентилятор на столе. Все невольно потянулись к струе воздуха — директорский кабинет находился на солнечной стороне.
— Прошу, — сказал директор. Первым докладывал главный конструктор, за ним — главный технолог, механик, начальники цехов: все шло по плану.
— Ну что же… — Директор отложил в сторону карандаш — он по ходу докладов делал пометки в блокноте. — Картина ясна. Хочу отметить, что впервые за три месяца Кожемякин вышел из прорыва. Это отрадный факт. А, Алексей Николаевич?
— Отрадный, — пробасил Кожемякин, честно глядя директору в глаза. — Очень.
— Ну, раз Кожемякин сказал… — Директор поднялся из-за стола. — У кого есть еще что-нибудь?
Все промолчали, и это было привычно — директор все решения принимал сам, советов он не любил. Особенно на людях.
— Тогда, я считаю, можно заканчивать. — Директор нажал кнопку, и в кабинет тут же, словно она ожидала за дверью, вплыла секретарша. — У меня есть еще коротенькое и очень приятное сообщение. Я его специально приберег для конца.
Секретарша протянула ему красную папку.
— Можно мне? — встала вдруг Лидия Петровна, кожемякинский зам. Она поправила прическу, и все увидели, что ее теплый джерсовый костюм — в кофточке на директорские совещания ходить она считала неудобным — пропотел под мышками.
Директор замолчал от удивления — замы начальников цехов выступали на совещаниях, только если им предложат.
— Пожалуйста, — сказал он, давая понять всем, и особенно Кожемякину, что он очень удивлен.
Для начала Лидия Петровна изложила «авантюру» Кожемякина и Полозова, особо остановившись на прогрессивке — именно она, а не само производство и его процветание, есть самоцель товарища Кожемякина и компании, помянула и свою вину («…я не снимаю с себя вины, мы запороли партию из-за неправильного режима, но положение это создалось в связи с соответствующим настроем мастеров и рабочих, — она перечислила фамилии, — который был создан товарищем Кожемякиным…»), а помянув вину, перешла к обрисовке общего «крайне тяжелого положения» в цехе, «невозможности совместной работы» и, наконец, «отвратительного психологического климата».