Днем меньше
Шрифт:
Да, десять лет назад он не стал бы впутываться в эту историю.
Полозов прошел мимо печей — от них несло сухим жаром. «Градусов пятьдесят, — подумал он. — Почище чем в аду».
Возле третьей печи стояло несколько человек, окружив Алферьева; тот размахивал руками и хохотал.
— О чем шумим? — поинтересовался Полозов.
— Да все об ней же! — Алферьев, смеясь, повернулся к нему. — Пошла она режим проверять, а ребята взяли да возле пульта мелком-то и словечко написали… — Он махнул рукой: — Вон!
На третьей печи над пультом управления метровыми буквами было
— Так она, — Алферьев даже прослезился от смеха, — так она чуть не вприпрыжку обратно в контору!
— А не зря тебя, Алферьев, в уборщицы перевели, — сказал Полозов, не сообразив сразу, что ответить.
— Так меня Алексей Николаич по три раза на день в уборщицы переводит! Это шутка у нас такая, Иван Иваныч!
— Почему же шутка? — Полозов почувствовал, как стала подниматься в нем злоба. — А если бы над дочкой твоей кто-нибудь так подшутил? Ты бы что делать стал? В морду бы небось полез, да? А за нее кому заступиться? Ей что, легко с вами?
— Дак чего же она… — начал было Алферьев.
— Брось тут хреномудрию разводить! — закричал вдруг Полозов, сам даже удивившись незнакомому слову. — Она тебе не девчонка, а замначальника цеха. И за пояс тебя заткнет в любом деле, дай только время! Что ты можешь? Режим выдерживать? Температуру на глаз определить? Деньгу за рационализацию хапнуть? Кожемякина надуть, да? Языком вы все горазды чесать, это точно! — Полозов стукнул кулаком по решетке ограждения, и боль словно сняла, смазала злобу. — Кончайте базар! Через пять минут пойду, чтобы этого не было, ясно? Он указал рукой на надпись. — А в уборщицах все-таки быть тебе, так и знай.
— А вы мне, Иван Иваныч, не указ, между прочим. — Алферьев оглянулся на рабочих, ища поддержки. — У меня свой начальник есть.
— Ладно, потом разберемся, кто кому указ. — Полозов почувствовал, что опять начинает злиться, повернулся и, крепко хватаясь за поручни, стал подниматься по железной винтовой лестнице — кабинет Кожемякина находился «на антресолях». «И как он здесь, толстяк, ползает каждый день, — подумал Полозов, чувствуя, как стало перехватывать дыхание от жары и тяжести подъема. — И не похудеет ведь!»
Лидия Петровна сидела за своим столом и, прищурившись, словно прицеливаясь, смотрела в маленькое зеркальце, подводя аккуратно ресницы толстой от налипшей на нее туши щеточкой. Услышав стук двери, она вздрогнула и быстро сунула зеркальце в стол.
— Добрый день, — сказал Полозов, соображая, что виделись уже у директора.
— Здрасьте, — сказала Лидия Петровна и поджала губы. — Кожемякина нет. — Это она давала понять, что ей прекрасно известно, где Кожемякин, и что Полозову здесь делать совершенно уж нечего.
— Я знаю, — улыбнулся Полозов, не замечал ее тона. — Я не к нему… — Он взял стул и придвинул поближе к ее столу. — Можно? Я ведь к вам.
Конечно, увидев, что она сидит себе преспокойно, без всяких рыданий, надо было бы уйти, но то ли от жары, то ли от разговора с Алферьевым Полозов как-то размяк душой и не мог уже просто повернуться и тук-тук-тук — по железной лестнице — и привет!
— Пожалуйста! — Лидия Петровна задвинула ящик стола и набросила
— А что, собственно, произошло у директора? — Полозов внимательно посмотрел на нее и полез в карман за сигаретами.
— Я не хотела бы возвращаться к этому, — она принялась перекладывать на столе пачки каких-то бумаг, подравнивая края, — к этому постыдному эпизоду, потому что до сих пор относилась к вам, Иван Иванович, с уважением и как к начальнику цеха, и как к человеку.
— А сейчас я этого уважения лишился? — Полозов чиркнул спичкой и держал ее, не прикуривая.
— Представьте себе, лишились! — Она сжала кулачки, и Полозов с удивлением заметил на ее пальце громадный перстень — янтарь.
— И что же, как начальник цеха или как человек? — Он закурил наконец и прищурил глаз — дым потянулся прямо вверх, и глаз защипало.
— Как человек в первую очередь. Я не хочу ничего говорить об Алексее Николаевиче, но он такое мог допустить, это в его стиле. Но чтобы вы… Я сразу даже не поверила…
— Скажите, Лидия Петровна, а как вы различаете начальника цеха и человека? Где здесь кесарю кесарево, а богу — богово?
— Я, может быть, и не очень точно скажу, но я различаю. Есть, если хотите, высшие требования производства, которым должен подчиняться начальник цеха, даже если он как человек с ними и не согласен. И он должен их выполнять и заставить выполнять своих подчиненных.
— И вот то, что мы с Кожемякиным сделали, это нарушение этих самых «высших требований», так надо понимать?
— Да, именно так!
Полозов поднялся со стула и стал ходить по кабинету.
— Если есть какие-то требования, которые идут вразрез с моими человеческими представлениями, мне пора уже уходить на пенсию, Лидия Петровна. Таких требований быть не может.
— И тем не менее они есть! Я знаю, что вы сейчас скажете — никто не пострадал, даже наоборот, все довольны, получили премию и так далее. А ведь с другой стороны, с человеческой — это же обман. И рабочие видят, что вы, начальники цехов, обманываете. А раз вы обманываете, значит, и им можно! Вот вам и результат — Алферьев ставит форсированный режим, зная, что детали… ну… если в брак не пойдут, то будут все-таки не того качества, которое нужно. А проверить это невозможно, он это знает. Вот вам и высшие требования!
Полозов взглянул на ее ноги и вдруг подумал, что ей, должно быть, очень жарко сидеть в капроне.
— И так во всем! — Лидия Петровна перехватила взгляд Полозова и спрятала ноги, подтянув их под стул.
— Да, вы правы, конечно, — перебил ее Полозов. — Правы. И мне легче всего было бы сказать Алексею: «Товарищ Кожемякин! Да как вы можете предлагать мне эту гнусную сделку?» Так я должен был поступить?
— Да, и это было бы честно!
— Верно, но вы забываете, что мы с Кожемякиным двадцать лет уже бок о бок трубим. И такое прошли вместе, что дай вам бог, а вернее, не дай вам бог такое пройти! И что начинал он у меня в цехе учеником! У-че-ни-ком!