Днем меньше
Шрифт:
— Ну почему же? — Полозов улыбнулся, давая понять парню, что он не обратил внимания на его тон.
— Неужели не выдержим размер, а, Василий Иваныч?
— Да уж не первый эксцентрик делаем! — не поддержал шутливого тона Огурцов. Видимо, схватились они всерьез и Огурцов еще не мог отойти.
— Это не важно, первый или нет! — Парень резко повернулся к Огурцову. — Важно сделать так, как требует технология. Без ошибок и гаданий: выйдет, не выйдет! Так уже не работают. Век не тот!
— Простите, как вас зовут? — Полозов чуть наклонился к нему.
— Саша… Александр то есть… Михайлович… — спохватился парень и снова покраснел.
Полозов усмехнулся
— Так вот, Александр Михалыч, ведь после нас фрезеровщики срежут, — Полозов достал карандаш и легонько чиркнул по чертежу, — вот так и вот так. Верно?
Тот кивнул.
— И остаются две рабочие поверхности. — Он обвел их покрепче. — И они шлифуются.
Полозов положил карандаш и закурил. Пауза нужна была, чтобы парень сообразил, что он был неправ.
— Так что, если даже допустить, что мы ошибемся, — Полозов снова взял карандаш и уже жестко, одним движением, отчеркнул рабочие поверхности на чертеже, — то на шлифовке это уйдет. Вот и все.
— Да, но ведь детали пойдут на шлифовку после термообработки, каленые, — парень встал и оказался едва ли не выше Полозова, — и чтобы снять одну-две десятки, нужно ставить не обычные круги, а алмазные, с алмазной крошкой! И это удорожит детали.
В том, что говорил парень, была своя правда, и Огурцов и Полозов это понимали не хуже чем он, но согласиться — это делать деталь с двух установок, заказывать в ОГМ, отделе главного механика, оснастку, а это неделя, не меньше, и цех к тому времени будет завален уже эксцентриками, а готовой продукции — нуль, и к концу месяца снова нужно будет искать с Патрикеевым — откуда набрать сверхурочных, потому что без них уже будет не вылезть.
— Ну хорошо! — Полозов сел и прикрыл ладонью чертеж. — Будем считать, что я вас не убедил, а вы — меня.
— Я вас убедил!
Полозов заметил, что глаза у парня стали желтые и веселые.
— Я пригласил Надежду Порфирьевну, вы знаете ее? И она разрешит все наши сомнения. Собственно, ваши сомнения, потому что мы будем работать так, как решили мы с Василием Иванычем!
— А что же вы, зная, что оснастка нужна, — вмешался Огурцов, — даете чертежи только сейчас?
Парень замялся:
— Нам самим их прислали неделю назад…
— А какое нам дело? — нажимал Огурцов. — А теперь требования как к космическому аппарату.
— Надежда Порфирьевна, — поднялся Полозов. — Как всегда вовремя!
Через две минуты Надежда Порфирьевна подписала чертеж, и Полозов вышел с ней из конторки, оставив парня стирать на чертеже свои соображения, которые были им аккуратно выписаны в уголке.
— Вот и навестили нас, а то ведь просто так не заглянете! — Полозов придержал ее за локоть — по проходу катили тележку со стружкой.
— Да все крутишься, крутишься… — Наде Порфирьевна сняла очки и сунула их в нагрудный карман. — Как Людмила? — Она имела в виду жену Полозова. — Небось по магазинам бегает, готовится к торжеству? Надеюсь, не в ресторане отмечать будете, не по годам еще! — Надежда Порфирьевна была на год старше Полозова.
— Да нет, дома решили. — Полозов вспомнил, что должен сегодня еще ходить по магазинам — в кармане лежал длинный список с надписью сверху, как на рецепте: «Абсолютно необходимое».
Он проводил Надежду Порфирьевну к выходу и остановился покурить в тени. «Забавный парень, — вспомнил он технолога. — Ох и влетит же ему от Зайцева!» Он представил, как Зайцев шумит на парня, а тот краснеет и не может объяснить, почему же он не переубедил Полозова. И, представив это, Полозов разозлился и помрачнел: «Конечно, связался черт с младенцем!»
Неподалеку, на бледно-желтых, с сухим, резким запахом досках — штабель был чуть ли не выше первого этажа — лежал Алька Огурцов. Он подстелил спецовку и млел на солнце, покуривая сигарету. «Загорает, стервец!» — улыбнулся Полозов.
Алька вдруг сел, будто кто-то толкнул его, увидел Полозова и быстро нырнул за штабель, подхватив спецовку. Полозов засмеялся. Он вспомнил, как и они когда-то, еще в «ремеслухе», вот так же прятались от мастера.
Странно, но утренний и тот, давнишний разговор с Алькой крутился сегодня в голове, и это было непонятно Полозову — почему бы? Если бы не был Алька сыном Огурцова, вряд ли Полозов, начальник ведущего на заводе цеха, сумел бы найти время поговорить с ним — разве что вызвал бы за какую-нибудь провинность, хотя бы и за то, что валяется на солнце в рабочее время. Но в коротких разговорах с Алькой Полозов уловил определенную систему взглядов, отношений, систему не очень ясную, путаную, выстроенную особым, не очень понятным Полозову способом в Алькиной голове, систему, видимо, дорогую для него или, по молодости, единственную — не зря он так отстаивает ее. Полозов видел, что она правильна, справедлива по сути, но жестка и неуклюжа, как школьная модель молекулы с вращающимися на проволочках электронами в сравнении с молекулой реальной. И та, школьная модель дается, только чтобы представить глубинные процессы существования вещества, а вовсе не для того, чтобы тащить с собой всю жизнь черные и красные шарики атомов, вокруг которых на дрожащих проволочках крутятся блестящие шарики-электроны.
И разговоры с Алькой чем-то напоминали Полозову давнишние и неудачные его педагогические опыты, когда он пытался втолковать сыну более простой и логичный ход решения задачи — сын тогда учился в пятом классе, — а тот шмыгал носом, уныло дожидаясь, пока отцу надоест заниматься его воспитанием, смотрел в угол и твердил, раздражая Полозова тупостью: «А нам учительница не так говорила…»
Но в том упрямстве, с которым Алька отстаивал свою систему, и тем самым себя даже, Полозов видел это очень хорошо, была какая-то отчаянная привлекательность молодости, равно вызывающая зависть и жалость.
И сейчас, вспомнив рыжего технолога, стирающего с чертежа пронумерованные пунктики возражений Полозову, заранее заготовленные и выписанные в уголочке красивым чертежным шрифтом, Иван Иванович вдруг мысленно связал и Альку, и этого парня, которого видел впервые, и даже кожемякинскую Лидию Петровну, не вызывавшую обычно симпатии…
После яркого солнца в «предбаннике» — так называли маленькое помещение, из которого двери вели в механический и в термичку, к Кожемякину, — было совсем темно, хоть высоко под потолком и светила лампочка, забранная редкой решеткой.
Полозов постоял немного и неожиданно для себя шагнул налево, толкнув тяжелую, с падающим вниз противовесом — от старых еще времен остался — дверь в термичку, подумав: «Какого черта тащусь? Разбирался бы Кожемякин сам со своей Лидией Петровной!»