Днепр
Шрифт:
Подошвы кашпуровских сапог быстро стирались на острых камнях прифронтового шоссе.
XI
Жизнь Ивги как колесо, пущенное с горы. Катилось колесо ровно, безостановочно, да наскочило на ухаб, свернуло, закрутилось на месте и упало на запыленную дорогу. В мареве жаркого дня в последний раз мелькнули перед глазами сутулая спина отца, красная рубаха Марка, и не стало никого.
В придорожном бурьяне бил крыльями перепел. Никли пожелтелые травы, хрустели высохшие стебли под ногами.
Сомкнулся свет для Ивги в низенькой, тёмной, похожей на подвал каморке. Изредка лишь урвет часок вечером и
Однажды она возвращалась в сумерках от учительницы. Шла неторопливо и возле беседки в парке замедлила шаги. Оттуда долетел шепот. Она узнала басовитый голос Кашпура. Он несколько дней назад вернулся из города, и не один, а с какою-то молодой красивой женщиной. Ивга видала ее в парке. Верно, с нею и говорил теперь. Голоса смолкли. До Ивги долетало тяжелое дыхание, прерываемое глухим шепотом. Она собралась было обойти беседку, но боялась пошевельнуться, чтобы не поднять шум и не выдать своего присутствия. Притаившись, кусая от стыда губы, ждала. Через несколько минут ступеньки заскрипели. Оправляя костюм, прямо на Ивгу шел Кашпур. От неожиданности она вскрикнула и побежала.
— Стой! Кто такой? — крикнул Данило Петрович.
И девушка услышала за спиной тяжелые шаги.
— Стой! — крикнул он снова. — Стрелять буду!
Ивга остановилась, едва переводя дух.
— Тяжелая рука барина легла на ее плечо.
— Это ты, девка, тьфу! А я думал злодей какой, — сказал Кашпур, пряча револьвер в карман пиджака. Вдруг у него в голове мелькнула догадка:
— Подглядывала? — спросил он сердито. — Подслушивала?
— Нет, барин. — Ивга глядела себе под ноги.
Рука Кашпура неприятно сжимала плечо.
— Шла я мимо… и вдруг — вы, ну и перепугалась.
— Гм, — усомнился Кашпур, — перепугалась… — Голос его смягчился. Он ближе подошел к девушке и, притягивая ее к себе, переспросил: — Перепугалась, говоришь? А меня нечего пугаться. Я ведь когда-то плясал с тобою.
— Плясали, — подтвердила Ивга.
Взяв девушку двумя пальцами за подбородок, он медленно поднимал ее лицо, заглядывая в глаза.
Пустите, — взмолилась Ивга, — пустите!
Но Кашпур не пускал — Вот что, — сказал он, — ты, девка, где ночуешь?
— Данило Петрович! — раздался в беседке звонкий женский голос.
— Иду! — недовольно отозвался он. — Хороша ты, — тихо сказал он Ивге и, пошарив пальцем в кармане, сунул девушке в руку какую-то бумажку. Затем, обхватив ее обеими руками, с силой притянул к себе, поцеловал, порывисто повернулся и ушел…
Ночью Ивга не спала, тревожно прислушиваясь к каждому шороху. Скомканная трехрублевка лежала на подоконнике, напоминая о неизбывном позоре. Широко раскрытыми глазами смотрела Ивга на узенькую дверь, запертую легонькой задвижкой и заставленную двумя стульями. Губы ее горели от поцелуя. Она то и дело вытирала их концом сорочки и, покусывая тугое полотно, дрожала от страха. Ей все мерещилось, что кто-то подкрадывается к двери. Не выдержав, она открыла окно, накинула на себя платье и, выпрыгнув в парк, побежала по темным аллеям. Каждый куст, каждое дерево казались ей живыми существами. Пробравшись через дыру в каменной ограде, она очутилась в поле и, прижав руки к сердцу, быстро пошла в село.
Трудно было справиться со своим отчаянием, и она заплакала. Губы сами собою раскрылись и тихо произнесли:
— Марко!.. Марко мой!..
Никто не ответил. Молчала ночь, сторожа глухую степь.
А в эти минуты Марко, сжимая в руках винтовку, лежал в окопе, глубоко втянув голову в плечи. Низко над линией фронта пролетали
…Ивга добежала до школы. Учительница, взволнованная ее ночным появлением, засыпала девушку вопросами. Стараясь не плакать, та рассказала обо всем. Вера Спиридоновна обняла ее, усадила на постель, сама села рядом и нежно гладила ее растрепанную голову. Учительнице хотелось успокоить девушку, но не было слов утешения. Слишком уж все было неумолимо-жестоко на этой земле. Так и застало их утро вдвоем на узенькой кровати.
Ночью Кашпур приходил в каморку Ивги. Он стучал и звал, но за дверями было подозрительно тихо. Тогда он изо всей силы нажал плечом на дверь и очутился в комнатке. Сделал шаг и наткнулся на пустую постель. Данило Петрович бросил взгляд на открытое окно и все понял. Он нашел на столе кредитку, положил себе на ладонь, точно взвешивая ее, и спрятал в карман.
«Сбежала, — думал он, возвращаясь к себе. — Жаль! Ну, ничего, вернется. Куда денется без отца?»
Проскользнув неслышно в кабинет и примостившись на кушетке, где спала новая, привезенная из города, подруга, Кашпур еще несколько минут думал об Ивге. Вдруг он зло выругался, подошел к раскрытому окну и облокотился на подоконник.
У ворот однообразно постукивала колотушка Киндрата. Данило Петрович глубоко вздохнул.
«Сено собрали, — подумал он, — а барж до сих пор нет. Все Феклущенко… Плоты надо гнать — дубовиков знающих нет. Опять-таки Феклущенко… А ловко я тогда полковника на поставки склонил… Правда, Миропольцеву спасибо… Только он что-то больно подлизывался… Верно, ему полковник тысячи две отвалил, а может, и больше. Крадет, наверно. Обкрадывает меня. Тьфу ты!» — и Кашпур сплюнул за окно. Чувствуя, что теперь уже не уснет, он оделся и вышел на террасу. Не торопясь спустился с лестницы, прошел на двор, заглянул в коровник, в конюшню и приблизился к сторожке; оттуда доносилась чья-то негромкая хриплая речь:
— Известно, война — смерть нам. Только, может, и лучше. Тут из тебя жилы век тянут, а там сразу. Жмык — и нету.
— Небось страшно? — узнал Данило Петрович голос Киндрата. — Тебе руку вон как жмыкнуло.
Кашпур догадался, что первым говорил Окунь, однорукий солдат, которого Феклущенко недавно нанял сторожем.
«Не спят, ироды, — подумал Данило Петрович, — вот я им покажу!» — Но солдат снова заговорил, и Кашпур притаился, прислушиваясь к его словам:
— Что — рука? Бог дал, он и взял. Душа болит, Киндрат, вот что! Исходил я много мест, везде побывал, думал, найду, где лучше, а оно одинаково всюду. Нашему брату везде ад. — Голос солдата оживился. — Возьми к примеру войну. Кому опять-таки погибать? Видал бы ты, сколько народу гибнет, а зачем, спроси, за что — так никто и не скажет. На фронте читал я книжечку, там все по справедливости написано. И про царя и про богатеев.
— Ты вот что, — несмело возразил Киндрат, — ты эти слова брось. Не дозволено такое…
— Почему ж так?
— Молчи лучше, — посоветовал сторож. — Чай, поумней тебя есть. От бога это, бог терпенье любит. Терпи!
— А ежели я не хочу? — повысил голос солдат. — Не хочу терпеть!
— Не хочешь? — крикнул Кашпур, выходя из кустов. — Как так не хочешь?
Киндрат чуть не перекрестился, увидев барина. Он испуганно мямлил что-то под нос и растерянно дергал себя за бороду. Солдат сел на лавочку и, опустив глаза, молчал.