Дневник, 2004 год
Шрифт:
26 августа, четверг. Ну, вот и все, подписал приказ на заочников. Приемные экзамены проходили очень бурно, но главное, есть желающие и есть люди талантливые. По книге договоров у нас проходит около ста человек, из них около тридцати очников. Как всех рассаживать, я не знаю, у нас нет ни одной аудитории, в которой мы смогли бы разместить весь поток. Пока решили античку, введение в литературоведение и введение в языкознание читать в два потока. Поделим мы всех студентов по семинарам. Вроде бы одна проблема решена. Витю Гусева взяли на первый курс дневного.
К счастью, выяснилось, что и с крышей все более или менее нормально. Над углом, над кафедрой русского языка, постелили новые бревна, брусья. Я сам лазил наверх, лет десять как минимум все простоит. Рабочие простукали весь потолок, все вроде нормально.
В четыре часа состоялось празднование дня рождения С.П. На этот раз все прошло очень мило и дружно, С.П. надарили кучу подарков.
Утром я разговаривал с Б.Н. Тарасовым относительно нагрузки. Уже второй год подряд Б.Н. в сентябре куда-нибудь едет. В прошлом году, вспомнив какую-то свою задолженность, уехал на десять дней в сентябре в Крым, в этом году в самом начале сентября летит на какое-то собрание по поводу Достоевского, а потом на нечто аналогичное в Симферополь. Кости Ф.М. давно истлели, а мы точим и точим крышечку его гроба, и какое занимательное и небезвыгодное это дело. И не говорите мне о чистой науке!
27 августа, пятница. Все решилось с нагрузкой у Толкачева. Ему отдали семинар Джимбинова, который тот, читая основной курс, похоже, никогда не читал, а только при семинаре числился. Я думаю, такие же нюансы в нагрузке я встречу и еще. Но главное, собрав утром небольшое заседание, я выработал определенную концепцию по нагрузке и оплате наших преподавателей. Теперь всем будем продолжать платить бюджетную зарплату, если у тебя ставка, то ставку, а если полставки — полставки, а вот основную часть, так сказать, интенсификацию — исключительно по объему работы.
Был Паша Быков, важное достоинство которого — это умение принять удар и ситуацию так, как она есть. Объяснил ему ситуацию, но, кажется, объясняя, почти простил. Он устроился преподавателем в какую-то школу искусств вести что-то вроде семинара по литературе. Я не очень люблю эти школы искусств, где возникают шустрые всезнающие дети воспаленных на одаренности своих чад родителей. Мы с В.В. Орловым, как члены комиссии по премиям Москвы, одну из них видели, и она произвела на нас плохое впечатление. Ею руководил тогда, вернее, числился руководителем, актер Леонид Филатов. Он тоже был на диализе и сделал пересадку почки, что уложило его в могилу. Вот почему мы с В.С. твердо решили: будет так, как оно идет.
В одиннадцать часов приехал в Обнинск. В программе шашлык по поводу дня рождения С.П. Я взял с собой портфель и рюкзак, полные книг, компьютер и другие материалы. «Правда» опубликовала полный список лауреатов «Золотой розы», особенно я рад за Виктора Кожемяко — вот это попадание «в яблочко», сколько этот немногословный в быту человек сделал для нашей культуры, сколько сделал интервью и бесед.
28 августа, суббота. Все эти дни телевидение только и говорит о теракте, который совершен еще 24 августа. Этот день войдет в историю, как вошел в историю день 11 сентября. Два самолета — Ту-134 и Ту-154, вылетевшие из Домодедовского аэропорта, в одно и то же мгновение потерпели крушение и рухнули на землю. К субботе — а наши спецслужбы всегда придумывают много версий — стало очевидно и доказано, что это был теракт. Вроде бы отыскали даже чеченский след, двух женщин-чеченок, летевших этими машинами. У одной из них были какие-то неясные манипуляции с билетами, и они оказались единственными, чьи тела не стали востребовать и забирать родственники. Скорее всего, виновата система досмотра в аэропорту, пропустившая багаж или способствующая тому, что необходимые для диверсии вещества и предметы оказались в самолете. Зная, как и любой русский, нашу систему, я отчетливо понимаю, что купят у нас все и не посчитаются ни с чем, предложи только 100 долларов. Путин предлагает ввести в аэропортах израильскую систему досмотра пассажиров. Она действительно самая лучшая в мире, но попробуйте ее распространить на наши огромные пространства. С этим терактом в нашей жизни появилось что-то новое, мы теперь всегда будем жить под фатальной неизбежностью выбора: рискнуть или не рискнуть? А раньше мы думали только о том: побыстрее и подороже или помедленнее и подешевле.
Полил утром огород, съездил в Обнинск, где купил десять килограмм помидоров по 13 рублей за кг и другие овощи, которые дешевле, чем в Москве. Как всегда, долго рассматривал все в строительном магазине, удивляясь, почему всего этого не было раньше? Если это свойство рынка, то я «за». Ну, а другие его свойства?.. Наконец-то с Витей организовали слив со спортивной террасы. Два года лило, размывая ограду.
Довольно много для меня — т. е. положенные две страницы — занимался романом, это глава о собаке. А вечером взялся за новую книгу Галковского «Магнит». В нашей литературе существует лишь три автора, которыми я по-настоящему дорожу: Галковский, Лимонов и Солженицын. И сразу меня обожгло: в интервью «АиФ» я сказал, что за последние пятнадцать лет ничего в литературе не случилось. Случилось! Вышел в свет «Бесконечный тупик» Дмитрия Галковского. И вторая грубая и торопливая моя ошибка. Под конец Олимпиады в Греции мы все-таки разошлись и вышли на второе место после США по количеству наград. Неужели я такой недобрый злопыхатель, и так без веры смотрю на свою обновленную, но, как я считаю, плохо обновленную страну? Но ведь столько всего продули, где всегда выигрывали! И я хорош, но и Россия замечательная страна, замечательная по генофонду, по воле, по умению сконцентрироваться в бою. В ней еще столько внутренних резервов, что никакой грефо-кудринской банде с нею не справиться.
29 августа, воскресенье. Сразу же, как приехали, принялся делать «аджику» из помидоров: протер их на кухонном комбайне, соль, чеснок, по трехлитровым банкам — и в холодильник. Потом, как обычно, устал и тупо принялся смотреть телевизор. Как всегда по воскресеньем своим канючащим голосом говорил Андрей Караулов, так хорошо и плотно живущий на несчастьях нашей страны. Если хоть половина или даже четверть того, о чем он рассказывает, правда, то почему все сидят на местах, почему наш «сенат» не утвердил проскрипционные списки, почему еще сидит на своем месте президент? Почему? Но он по-прежнему бодр и излучает спортивную уверенность.
Вечером, около девяти, позвонила плачущая Оксана. Ей только что звонил Джимбинов и почему-то кричал на нее за то, что в прошлом году она не так, как бы ему хотелось, поставила его в расписание Высших литературных курсов. Все наши преподаватели, штатные в первую очередь, хотели бы все читать в один день и не хотят считаться ни с чем. Я-то думаю, что эта некрасивая истерика профессора, кандидата наук, который на моих глазах двенадцать лет пишет докторскую диссертацию и уже несколько раз ходил в оплачиваемый отпуск по этому поводу, вызвана тем, что, видимо, с ним говорил Б.Н. Тарасов и рассказал ему о положении вещей.
Читаю Галковского.
30 августа, понедельник. Недавно я понял, отчего мне бывает так трудно — хотя чего говорить в Божьем мире о трудностях: живем, и ладно, — но трудно бывает потому, что я не только пытаюсь хорошо прожить день, но стремлюсь еще что-то «приварить». Ну, ректорствую — ладно. Придет следующий ректор, пусть начинает всё сначала. А я стараюсь сберечь здания, ввязался в реставрацию ограды, сейчас ремонтируем крышу, которая, конечно, года два еще простояла бы, уже наготове проект нового корпуса. Еще пишу Дневник, ну, казалось бы, и хватит, но пытаюсь сделать новый роман и сложить еще одну книгу. А потом охаю и вздыхаю: «Ах, трудно!» Может, и трудно, но прекрасно, и другого я не хочу.
Долго днем разговаривал с Модестовым о балете, в котором он крупный специалист. А как понял вечером — разговор этот был неслучайный. Меня очень интересовало его балетное либретто «Евгения Онегина». Чайковский ведь написал музыку к опере, которую точнее было бы назвать «Татьяна», а вот балет, по крайней мере его либретто, — это «Евгений». Какая удивительная судьба этого пушкинского романа в нашем искусстве: все о нем говорят, но серьезно никто к этому не притрагивается. У меня складывается целая конструкция из четырех очень сильных впечатлений: из постановки Немировича-Данченко в театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве, самое раннее моё детство. Это блестящее целиковое чтение Васей Мичковым «Евгения Онегина», и лицо Васи, залитое слезами, в финале. Это замечательный иностранный фильм «Евгений Онегин», но когда я предложил фильм в Гатчину, потому что это был явно наш материал, явно наш фаворит — ничего не получилось. Когда я пытался продвинуть Васю на премию Москвы — её получил Наум Клейнер, а балет с либретто Вал. Серг. три года шел в Праге, но не в Москве или Санкт-Петербурге. Это моя культурологическая тема, и я думаю рано или поздно ее сделать.