Дневник чайного мастера
Шрифт:
Ах да — транслятор! Один я убрала в деревянную шкатулку в комнате, а другой лежал в сумке, приготовленной для поездки на Утраченные земли. Я достала его, приложила ладонь и стала ждать, когда засветится экран, но транслятор не находил сеть. Запустила поиск заново. Через минуту опять появилось сообщение об отсутствии сети. Тогда я пошла к себе в комнату и включила другой транслятор, но и он сообщил об отсутствии сети в доме. Мои тюремщики явно позаботились о том, чтобы лишить меня контакта с внешним миром.
Ближе к вечеру захотелось есть. Вода еще была, я наполнила
Ближе к ночи я достала из ящика кухонного стола нож и подошла к входной двери. В свое время отец прикрепил к ней металлическую вешалку для москитных сеток, но после его смерти она все больше пустовала. Я приложила острие ножа к белой крашеной двери, на ней виднелись следы кисти — движения маминых рук: уже десять лет прошло, как она сделала дверь блестящей и красивой, но теперь краска опять растрескалась — и надавила. В том месте, где снаружи был синий круг, с внутренней стороны краска скрутилась в завиток. Я подумала, что тут еще достаточно места для других черточек.
Я вернулась в комнату, спрятала нож под подушку и легла на кровать. В свете позднего лета рядом на полу валялись два моих транслятора — навсегда погасшие и онемевшие.
Следующим утром я вырезала на двери вторую черточку, затем открыла дверь, чтобы немного проветрить комнату и обнаружила на ступеньках крыльца поднос с едой: половинка горбушки, горсть сушеных фиников, пакетик бобов — их я положила размачиваться, а остальное аккуратно распределила на порции. Откуда же знать, на сколько дней мне все это выделили? Затем отнесла поднос обратно.
Я подумала о воде, что текла из крана, хотя и не должна была, подумала о притаившихся военных, стреляющих, но не попадающих в меня, подумала об оставленной на крыльце еде и поняла самое главное: мне хотят сохранить жизнь, во всяком случае, до поры до времени.
Они хотят, чтобы я боялась.
На следующую ночь я решила подкараулить того, кто придет во двор. Солдат с подносом появился после шести утра. Когда он опустил его на крыльцо, я, превозмогая усталость, поднялась, открыла дверь и спросила:
— Почему пометили мой дом?
Он не ответил, лишь забрал пустой поднос, развернулся и собрался было уйти. Я пошла за ним, хотя понимала, что это небезопасно, но нужно же все выяснить.
— В чем меня обвиняют? Можно ли поговорить с кем-нибудь?
Солдат продолжал идти молча, не оглядываясь. Я забежала спереди, солдат остановился, положив руку на саблю, и тут я увидела, что это сын пекаря, с которым я ходила в одну школу и которого однажды видела расклеивающим объявления о розыске аквапреступников.
— Позволь мне поговорить хоть с кем-нибудь! Если уж я должна жить в заточении, то могу хотя бы узнать, в чем меня обвиняют, — почти закричала я.
В его молчаливом напряжении ощущалась угроза: еще немного, и холодная сталь пронзит мою плоть.
— Пожалуйста, — произнесла я так, что мне самой стал противен мой голос, но сын пекаря продолжал молчать, и я продолжила: — Зачем ты это делаешь?
— Хорошо, слушай: ты лишена права обращаться к кому-либо, и у меня нет ответов на твои вопросы. Я всего лишь делаю свою работу, — сказал он и посмотрел на меня.
Тут я вдруг разглядела в нем того самого мальчика, на которого никогда не обращала никакого внимания, хотя много лет видела, как он носится по школьному двору на переменах.
— Сейчас я должен полоснуть тебя вот этим, — произнес он важно, по-прежнему не снимая руки с сабли. — Но не буду, подожду до следующего раза. Берегись, другие солдаты не такие добрые, так что тебе лучше не выходить из дома, когда наши принесут еду.
Сын пекаря пошел к воротам, а я осталась стоять, не в силах пошевелиться — так поразили меня выражение его лица и голос. В его глазах я разглядела пугающую черноту. Она появляется, когда человек собирается сделать такое страшное, чего лучше не видеть. И тогда я поняла, что, если я пойду за ним или попытаюсь заговорить еще раз, он махнет саблей и оставит меня на земле истекать кровью. Я долго смотрела ему вслед, а потом подождала, пока мое сердце успокоится и позволит мне наконец вернуться в дом.
На третий день я стояла около сада камней и увидела идущую по дороге от деревни фигуру. На ней не было военной формы, и ростом она была пониже Саньи. Фигура смешалась с тенями деревьев, и никто не попытался преградить ей путь выстрелами. Это была Май Хармая. Скоро она остановилась и начала всматриваться, заметила меня и поглядела на входную дверь. Увидев синий круг, Май развернулась и торопливо пошла обратно. Когда она исчезла из виду, я поняла, что больше никогда не увижу никого из жителей деревни.
Глава 18
Лезвие резало краску на двери, открывая светлую поверхность дерева. Свежая черточка стала первой в шестом ряду. Я убрала нож в чехол — он был от другого ножа, но все же лучше, чем совсем без чехла, и положила в карман. Так я поступала все пять недель до сегодняшнего утра.
С тех пор как сын пекаря принес мне еды и ушел, не оглядываясь, я ни с кем больше не разговаривала. Каждое утро на крыльце стоял новый поднос, иногда я видела того, кто принес еду, но заговорить я больше не решалась.
Лишь когда границы жизни становятся осязаемыми, начинаешь понимать, насколько крепко хочется за них ухватиться.
Каждое утро и каждый вечер я упорно включала оба транслятора, хотя понимала, что бессмысленно ждать от экрана ответа, даже тогда надежда подавала признаки жизни в моем сердце, и я раз за разом топтала ее, пытаясь уничтожить. Транслятор не откликался, и всякий раз мое сердце сбивалось с ритма, но так длилось всего мгновение, а потом мое заточение возвращалось на круги своя, где я шла шаг за шагом, не ведая, когда, что и где найду.