Дневник метаморфа
Шрифт:
Тем временем в озёрной общине я и вправду полноценно зажил прямо с порога, не скучал от слова совсем, дел было по горло, уж поверь.
Во-первых, я сталкерил шаманку, старую Сьё, она же — мамаша Сьё, правда, столкнулся с тем, что её, мерзавку, не особо и посталкеришь. Она сразу начинала хрипло петь, любопытство пропадало и я уходил. Гипноз, мать его внушение! Кажется, я ей не нравился и она терпела меня как неизбежное зло, вроде больной, криво сросшейся лапы. Она подсмотрела в моём собственном словаре слово «душнила» и теперь прозывалась. И ничего я не душный, а весёлый и находчивый.
Во-вторых — я вливался в коллектив, точнее, поначалу вжёвывался, потому что до самогонного
В первый же день, «на водоросли», как называли сбор обширно рассаженной и довольно вкусной пресноводной ламинарии, я произвёл опыт. Работы велись номинальные: побеги оборвать, плавунцов собрать, сорных улиток выбросить, никто особо не напрягался, а отдыхали сколько душе угодно. Практически всё время «уставали» и лезли в кувшинку. Ладно, вдох-другой сделать, но что за провисания? Дисциплина была нулевая, я бы эту бригаду на ремонт квартиры не нанял.
Залез и я в того психического цефалота, где джентльмены устроили бродильню. Думал, он будет пиздецки грязным и вонючим, натуральная берлога алкашей, но оказался в милом мужском гараже, даже со старенькой дряхлой губкой на стене, только в тёмном и протекающем — стены криво срослись после атаки ящера, створки не закрывались полностью, отчего воды плескалось по щиколотку, да вместо рыбных пузырей стояли бродильные — в них полагалось класть тёртые стебли сахарного камыша, туда же ссыкануть для ферментации, ламинарии мягенькой покрошить — и пошёл процесс, понимаешь, дневник? Я попробовал — было сладенько, тянуло бражкой. Пожевал с ними раз, другой — словно стакан пива выпил. Вроде и неплохо, но дай-ка, думаю, усовершенствую…
Первым делом я как следует в цефалота испражнился, чтоб он, значит, меня познал, хе-хе… Он и в самом деле был каким-то одуревшим, потому что еле струйку огоньков выпустил. Ну ладно, думаю, попробую как с Бобиком. Улёгся вибриссами в его усики и как следует представил пузырь со специальной почкой, выделяющей С2Н5ОН, но цефалот не понимал, либо же тупил на своей посттравматичной волне. Пришлось немедленно уснуть. И что я увидел во сне, дорогой дневник? Здоровенного реликтового крокодила с белым брюхом, кромсающего несчастной кувшинке створки и сосало, влезающего внутрь и выедающего жильцов! Ах ты подлец! Вот это гадость! А я думал, почему ни единого топчана никто не вырастил — здесь задрёмывать было стрёмно. Но я-то знал, что сплю! Это был мой сон, и я, ничтоже сумняшеся, призвал в него курвабобров.
Пять здоровенных бобров напали на ящера со всех сторон, как стая пираний, и так его изгрызли, что вода стала алой, а тот подох на месте и ушёл на дно. Я трижды прокрутил, как он опускается, дымясь кровью, мёртвый, словно камень, и проснулся как ни в чём не бывало. И что вы думаете? Цефалот воспрял морально, даже флуоресцировать начал ярче и внутри посветлело. Дело сдвинулось! Я снова уткнулся в усики и без проблем вырастил стандартный пузырь, даже с железой, как и хотел. Только продуцировал он, увы, обычную жидкость для хранения рыбы. Нет, дорогой, так не пойдет!
Мы вернулись на водоросль и кое-что собрали, дав ему время подумать. Вечером я снова уткнулся в усики. Ощутил его удовольствие и обалдение от сладкого. Представил как следует сахарный камыш, увеличил его в миллионы раз и выделил молекулу глюкозы, а затем разобрал её на атомы: кислород, водород, углерод. Разбил и молекулу воды, чтобы водородиков стало больше, а затем друг за другом собрал из одной глюкозы с водой целых три штуки молекул спирта, похожих на игрушечных трёхногих лошадок с двумя хвостами… Точно так же, как раньше собирал пластмассовые молекулы, только теперь они были настоящими.
— Купила мама коника, — бормотал я в усики, мысленно цепляя друг за друга атомы в нужной последовательности, — а коник без ноги…
Два углерода, пять водорода, к ним добавил гидроксильную группу из жирного кислорода с ещё одним водородиком, — в моём воображении все они надёжно слиплись в единую конфигурацию …
— Игрушка интересная, ги-ги, ги-ги, ги-ги…
Таких лошадок становилось всё больше, а сами они всё уменьшались, пока не превратились в жидкость чистую, как слеза. И почка в ёмкости капнула раз, другой, потекла тонкой струйкой…
Джентльмены, коих в цефалот набилось около десятка, с любопытством смотрели на мои вибриссопуляции.
— Ты, конечно, был кожаным и знаешь кучу разной ерунды, — сказал один, — ма-ши-ны ваши, но с кувшинкой так не выйдет.
— Лучше б мы жевали по старинке, — вздохнул другой. — А мы тебя послушали и бродило не поставили.
— Зато дышать легче стало, словно воздуха дом больше выдохнул! Гораздо больше! Это неспроста, — заметил третий, которого звали Уни, а называли Умником, и он в самом деле не был дураком.
Уни подошёл к выращенной юной ёмкости с почкой внутри, зачерпнул лапой прежде, чем я успел крикнуть слово «подожди» и отхлебнул.
Морда Умника стала совершенно дурацкой, он скривился, принялся вертеться и прыгать, плюясь и кашляя.
— Отрава! — возопил Умник, сгибаясь пополам. — Брюхо горит, зовите шаманку Сьё!
Все с ужасом загудели, поднялась паника.
— Тише, успокойтесь! — велел я, распихивая обскурантов и подходя к открытому пузырю, на дне которого плескалось немного выделенной жидкости — стакана два.
Понюхал — пахло правильно, резко. Лизнул — вкус был этаноловым. Тогда я зачерпнул и с наслаждением выпил ласту крепкого, чуть отдающего илом и рыбьей чешуёй самогона. Вот есть бурячиха — из свеклы, есть мелесиха — из мелеса, а у меня получилась камышиха! Она же камышовка.
Продуцировать чистейший спирт моллюск не мог, поэтому сразу разбавлял водичкой, коей имелось в избытке, а лишний кислород выделял в воздух, вот всем и дышалось привольно, двойная польза. Да, это был несомненный успех, и состоял он отнюдь не в том, что я теперь мог забухать сам и напоить окружающих. Цефалот смог освоить молекулярную химию, дорогой дневник! А это значило, что у меня будет новая лаборатория.