Дневник метаморфа
Шрифт:
— Где твоя мать? — спросил.
Девчонка не ответила. Стиснув зубы и тяжело дыша, она смотрела на побоище, и он посмотрел вместе с нею.
По влажной, пропитанной водою глине стекала кровь, кругом лежали мёртвые мозгоеды, но и безголовый монстр теперь покрылся глубокими ранами. Сперва дыры в его теле зарастали, однако вскоре что-то изменилось, звери будто поняли, что так врага не одолеть, и стали жрать его заживо. Удар, укус, уход, прыжок, рывок, уход. Тот всё чаще ревел от боли и бессильной ярости, сбивая их с себя, кроша, увеча — слишком быстрый и сильный, но не бессмертный, нет. Словно шершень в муравейнике, он выдыхался. Кусок за куском таяла плоть,
Вдруг комок кишащих хищных тел перетёк для нового удара и девочка что-то увидела. Она ахнула, швырнула куклу и подбежала к павшим. Упала на колени, пачкаясь глиной и кровью, стала поднимать и гладить мёртвых зверей — разумеется без толку. Внезапно с громким визгом, как фурия, девчонка вскочила и ринулась в общую драку. Сердце ухнуло, Шульга побежал за ней. В последний миг успел перехватить в прыжке и поволок в сторону.
— Ты что, — бормотал он, — ты что! А ну прекрати!
Она билась как бешеная и до крови укусила в плечо, словно не ребёнок, а маленький дьявол в его руках оказался. Пиналась ногами, попала в живот и в пах — тогда отпустил, бормоча проклятья, а девчонка снова кинулась в гущу битвы. Без оружия, без зубов, без когтей. Таким беспомощным морально и физически Алексей давно себя не чувствовал, он плюнул с досады и упрямо похромал за нею следом, как суицидник.
Стая отгрызла серебряному монстру лапу, и та извивалась на земле, намертво вцепившись когтями в какого-то зверя. В последнем укусе тот вонзил в неё зубы, да так и сдох. Девочка с ненавистью принялись топтать лапу, била ногами и прыгала по ней, пока та не разжалась, а потом впилась зубами и стала рвать с рычанием, с остервенением, сама как дикий зверь. Шульга с ужасом увидел, как содрогнулась её горло — по нему прошёл кусок проглоченной плоти. Он схватил чертовку, потащил в сторону, потому что волна мозгоедов снова катилась на них, преследуя и разрывая хаотично мечущуюся, страшную свою добычу — обглоданный кровавый остов адского зверя. Тот больше не сражался, ослаб. Шульга снова получил второй болезненный укус рядом с первым.
— Нихуя, дорогая, так не пойдёт…
Невзирая на боль, отволок девчонку в сторону. Разжав зубы, засунул два пальца в кровавый рот и дальше, в горло, нажал на корень языка. Девчонка выблевала кусок сырого мяса с серебристыми волосками, резко вдохнула и подавилась рвотой.
— Это мой Серый! — яростно закричала она, едва откашлявшись. — Монстр убил его! И королеву убил! Пусти, ублюдок, или сдохнешь!
— Не пущу, — сказал Шульга. — Я по-любому мертвец, раклэ. Посиди со мной.
Она как-то сразу обмякла в его руках и зарыдала, а он сидел и гладил её по голове.
Нужно было что-то сказать, и он вспомнил фразу собственного отца: «Есть люди, а есть еда», или цыганскую бабку: «Сказал Господь: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, да страшатся и да трепещут вас все звери земные, и весь скот земной, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они; все движущееся, что живет, будет вам в пищу…» Но девчонка, только что пожиравшая сырую плоть монстра, его не поняла бы правильно. К тому же эти мысли принадлежали не ему, а разбойнику, которого Шульга похоронил. Нет, это не был её персональный
— Я знаю, как тяжело потерять друга, раклэ.
И он не лгал ни капли. Чёрт, Капелька, так её зовут.
— Твой зверь дрался за тебя и погиб в бою, как мужчина и воин, — сказал затем. — Это правильная смерть.
— Не бывает правильной смерти, — зло ответила Капелька. — Любая смерть -- неправильная.
Монстр попросту перестал существовать. Стая сожрала его без остатка. Мозгоеды сточили даже кости, оставив серебряную шерсть, зубы и когти, и теперь бродили ошалелые, раздутые, нюхая павших, о чём-то цокая. Их осталось не больше двадцати, и многие из них были ранены. Но эти, целые, смотрели на Шульгу с открытой неприязнью, и он застыл неподвижно, как камень. Одна часть Шульги боялась, что пришёл его черёд, но другая знала: он покаялся и Господь его спас.
«Если останусь жив — ни единой чужой жизни больше не возьму, ни людской, ни звериной» — подумал он, обмирая.
Девочка снова оставила его, идти за ней он не решился и просто смотрел. Она плакала над старым своим зверем и над мёртвой самкой, такой дряхлой, что неизвестно как она смогла пойти в последний бой.
— Она услышала запах монстра на ботинках рейнджера и узнала о нём, — сквозь слезы промолвила Капелька. — Но сперва не хотела идти — не моя война, сказала, пусть двуногие сражаются.
— Ты понимаешь их? — осторожно спросил Шульга.
— Немного, — сказала она.— Но вдруг прозвучал сигнал о внимании и готовности, сигнал, что пришла пора перемен… Она решила, что её призывают действовать, и повела всех. А теперь они мертвы. Мой Серый мёртв!
Зверь чихнул, из носика выскочила сопля.
— О, малыш! — завопила Капелька, хватая и целуя окровавленную морду, слёзы потекли ручьём. — Дядя Лёша!!! Отнесём его домой скорее!
На секунду Шульга подумал, что даже трупы мозгоедов можно о-очень выгодно продать фармацевтам, но и это были не его мысли, а того, уже сдохшего, и он прогнал их. Позже он вернётся сюда с лопатой, если надо, и похоронит тела.
Алексей нагнулся и поднял изувеченного зверя, проткнутого гигантскими когтями, покрытого старыми и новыми шрамами — и те, другие, его не тронули. Вместо этого вперед вышла самка с седеющим носом, распоротой холкой, с небольшим окровавленным висячим выменем и сухо заклекотала.
— Что она говорит? — спросил Шульга.
— Что семья всегда возрождается, — тихо ответила девочка, — и становится сильнее. Это новая Мать матерей.
Зверь в его руках приоткрыл одно веко, вздохнул и уставился янтарным глазом. Кажется, тоже вспомнил.
— Показывай дорогу., - сказал Шульга.
Глава 38. Дорогой дневник
Это пиздец, где мне достать пломбир? Нужен либо портативный пищевой синтезатор в зоне доступа, либо простой человеческий человек с синтезатором у себя дома. В идеале — найти выход на молокозавод и сделать ручейный спецзаказ. Однако, как сунуться к людям без того, чтоб меня не закрыли в изоляторе за семью замками? Я представил бывших коллег в совокупности с юными институтским ветеринарами, восторженно тычущих в меня иголками, сующих трубки во все биологические отверстия, роющихся в моей яичной ямке с драгоценным пеструнчиком в глубине, берущих многочисленные пробы, заставляющих пускать волну под сотню записей, и стало как-то нехорошо, неуютно, понимаете? Нет, к людям ни хвостом, ни ластой, как говорила милая.