Дневник метаморфа

Пяткина Мари

Звук, который раздался затем, вверг Шульгу в состояние, близкое к помешательству. Сперва завибрировал столб с плахой, словно первым уловил волны тончайших диапазонов, неслышимых для человеческого грубого слуха, а затем Шульге прямо в ухо протрубил ангел и он чуть не свалился, так подпрыгнул на пузе. Тело покрылось потом и мурашками, волосы встали дыбом на голове, он оглох, но продолжал слышать рёв трубы ещё долгое, как показалось, время.

Звук был здесь и не здесь, звук шёл издали и кричал вблизи. Была в нём великая радость и готовность встретить завтрашний день, принять новый вызов, гораздо больший, чем вызов личный — труба ревела для всего сущего.

Он весь дрожал, зуб на зуб во рту не попадал у Алексея, а волосы так и остались стоять распушенным шаром вокруг головы, в них потрескивали искры. Столб перестал вибрировать

и больше не сотрясался от ударов. Он посмотрел вниз: теперь там шла междоусобная грызня, натуральная гражданская война в рамках одного некогда организма: головастый метаморф сцепился с безголовой своей частью, и теперь эти двое дрались не на шутку: брызгала кровь, во все стороны летели клочья серебряной шерсти и шкуры с плотью.

— Молодцы, ребятки, давайте! — пробормотал Шульга, внимательно вглядываясь в происходящее.

В ушах всё ещё звенело. Может ангел спас его, и сейчас адские звери взаимно истребятся? Но вот клубок распался и враги уставились друг на друга. Изначальный метаморф прорычал отдельной безмозглой плоти единственное слово: пошли! Он звал свою часть за собой, но та лишь зыркала поочередно на него и на Шульгу. Затем метаморф бросился прочь резво, будто пёс, которого позвал хозяин. Вот что это была за труба! Кто бы в неё не дул, это звали монстра. Зов непременно спас бы Шульгу, не порвись метаморф пополам в его ловчей яме. Походу, алчная безмозглая плоть не услышала зова, оттого и дралась с родителем. Оставшись в одиночестве, плоть вернулась к прежнему занятию — шатать и грызть столб, который всё больше кренился.

Шульга стал смеяться. Он хохотал, понемногу сползая с плашки от ударов и толчков монстра, заново цеплялся за край, подтягивался и снова сползал, задыхаясь от смеха. Это было отлично, значит, весело сдохнет! Вдруг смех оборвался, словно кто-то кран перекрыл, а глаза широко распахнулись и уставились в одну точку, и это была не хищная плоть.

— Вот это глюки, я, походу, ебанулся перед смертью, — заметил Шульга.

Чуть поодаль, рядом со ржавым ковшом сломанного экскаватора, у поросшей бурьяном горы глины, стояла девочка в розовом джинсовом платье, испачканном по подолу и на рукаве. В руках она держала куклу из новомодных, которые попросту — хорошо забытые старые. Кукла походила на запойного и уродливого, одутловатого взрослого, а девочка — на школьницу младшего возраста, каковым здесь быть не полагалось. Шульга проморгался — девочка никуда не делась, более того, она присела на корточки и деловито подтянула сползший носок на поцарапанной голени, лизнула палец и потёрла царапину. Опять лизнула — и снова потёрла. Дьявол его знает каким образом, она была настоящей.

— Беги отсюда! — заорал Шульга, отчасти даже радуясь тому, что хищная плоть глухая как пень и не слышит. — Беги чем быстрее, спасайся! Немедленно!

Девочка подняла на него глаза и помахала ладошкой. Алексея окатило отчаяньем.

— Ты что, сумасшедшая?! — надрывался он. — Убирайся, где взялась, пока зверь не видит!!!

А потом увидел янтарное ожерелье у девчонки на шее и узнал его. Он тогда дёшево купил у копателей левый светлый янтарь, а знакомый еврей-ювелир отшлифовал и оформил камни в колье, на вершине которого висел камушек с комаром. Шульга помнил, кому отдал украшение и при каких обстоятельствах, даже помнил, что сказал тогда: оставь себе, раклэ. Она и оставила… И даже до сих пор носила…

В голове завертелись шестерёнки, мысли заметались, он принялся шарить по сторонам глазами, на зоркость которых никогда не жаловался, но не увидел никого. Дочь Светланы, он не помнил её имени, была одна. Надо было спускаться, он все равно не жилец, а у девчонки вся жизнь впереди, хоть время даст уйти… Шульга обхватил ногами столб и медленно пополз вниз.

Но вот тупая хищная плоть сотрясла столб в последний раз и отпрянула, втягивая воздух нюхалкой промеж передних лап. Серебряный монстр учуял девочку, затем увидел её налитыми кровью, близко посаженными глазками, тогда отступил от искорёженного, погнутого столба и утробно рыкнул, приседая перед прыжком. «Не успею» — мелькнуло в мыслях.

Но монстр так и не прыгнул, потому что взрытая лапами земля, густая трава и горы глины вокруг него ожили, пришли в движение и выплюнули сотню невидимых прежде, тихих тварей с длинными телами.

Глава 35. Тенго

Она теперь боялась своей собственной искры и новой

блескавки гораздо больше, чем гордилась ею. Во-первых, Тенго уже знала, что пиявкин яд никаким ядом не был, а нёс в себе Хранителей Крови, наделивших её искрой, как сказал малыш шаман — по прихоти Первомужа. Кстати, так Хранители в Нико с Больным Братцем и попали, хорошо, что Нико всё растолковал, ведь она всё не могла увязать Хранителей с ВАКЦИ НОЙ. И плохо, что он так некрасиво поступил — выделил Хранителей, лишил их дома, сделал Братца чудовищем, немудрено, что первошаман сердился. Во-вторых, после разговора с Умельцем она стала понимать, что наделена ответственностью. Осознав, сколько убила живого вокруг, сколько зверей и рыбы бессмысленно погибло, и как оскорбила этим Хранителей, Тенго чуть не умерла от горя и заснула смертным сном, из которого разве что шаманка выведет. Не специально, просто так случилось, и хорошо, как ей казалось, потому что такой глупой, безответственной и вредоносной можицы Мировое яйцо не видывало. Но её замечательный супруг и господин Нико, выносивший их драгоценных детей, очень здорово придумал, как её разбудить. Тенго не просто так решила поначалу, что он шаман. Нико в самом деле был умный, как шаман! А теперь ещё и волну пускать научился, умел найти пищу и увидеть опасность, вообще стал молодец. Так вот, Нико придумал, как не только кувшиночные сны смотреть, но и самому их показывать. Он сказал: осо ЗНАНОЕ сно ВИДЕНИЕ. Для того, чтоб знать и видеть во сне, следовало лечь вибриссами прямо в усики дома, а когда уснёшь — понимать, что спишь, и как следует думать, максимально подробно. Вот он и придумал СУД.

Суд походил на совет старейшин, когда разбирают, кто выпустил хищную губку, пожравшую икру форели, и теперь должен возмещать обрыблением, только шаманка не выносит ПРИГОВОР, а ищет виновного, если тот не признаётся — подходит к каждому и в усы усами тычется.

Порой случались конфузы: престарелый двоюродный кузен, бессамочный холостяк, ни разу не ходивший с яйцами, уличённый во вредоносности, отчаянно уверял, что никакую губку не выпускал, а на обрыбление идти отказался. Он смертельно боялся, что кто-то из холостячек подкараулит его у икры, парализует и отложит яйцо — в молодости его дружок умер от первого же яйценоства, с тех пор кузен панически боялся самок и в каждой видел алчную хищницу, даже в собственных сёстрах. Как-то по-хитрому его тогда старейшины наказали, Тенго точно не помнила, кажется, пристроили смотреть за чужими детьми в кувшинке совета… В общем, суд ей муж приснил такой настоящий, что Тенго мигом пришла в себя. А тут и в самом деле скопилось дел невпроворот: валить искрой деревья, дробить валежник, ломать сучья, таскать на реку и восстанавливать запруды, которые без сноровки не особо и строились, и ни волна, ни искра в этом деле не помогали. Еле сделали первую запруду вверх по течению!

Плюс был один — она НАТРЕ НИРО ВАЛАСЬ, научилась контролировать силу искры, а также быстро попадать в хранилище и выбирать небольшие блескавки. Она больше не нуждалась в ШО КЕ РЕ для подзарядки, а словно запомнила дорогу в Яйцеклад Первожены, сходив туда дважды: во сне, в Первоприюте, и в своём первом бою. Волна, искра ей вслед, и вот огромное дерево с треском рухнуло как раз в нужную сторону, кроной перегородив реку, даже дробить и тащить не пришлось, им просто повезло.

Потом Тенго нашла и прогнала ящерицу, которая приплыла по течению, а потом взяла и кладку на отмели отложила. Зачем бобрятам такое соседство? Выведутся, начнут безобразничать, всё и всех подряд жрать, ну уж нет. В озерной общине, если ящерную кладку находили, то непременно забирали — нечего нестись где ни попадя, к тому же вкусно, если яйца свежие, с полупрозрачной кожурой. Эти были хороши, они с мужем съели белки, а жирные желтки скормили детям.

Бобрята быстро привыкли к новым соседям и перестали прятаться. Тенго радовалась, глядя, как они выбираются из нор, чтобы набить животы травой, как длинными зубами грызут веточки подлеска или играют на отмели. Она насчитала не меньше десятка детёнышей, уже сейчас по размеру больших, чем она сама, это значило, что бобровнику вымирание не грозило. С одним понюхалась нос в нос и разошлась в мире. Тенго пыталась их рыбой кормить, но те не знали иной пищи, кроме растительной и не ели, а паслись в траве. Она тешила себя мыслью, что эти звери запомнят: дакнус — не враг, даже если бобровой матери лично из неё не вышло, что немудрено, ведь где дакнусы, с Хранителями крови, а где бобры.