Дневник Натальи
Шрифт:
— Чего остального? — спросила я.
— Ребенок-то жив, — сказала она. — Тебя обманули.
Я не закричала, нет, это точно. Я, кажется, решила убежать от нее, но осталась. Обхватила черный камень «врача-человека» и поползла на землю.
— Ты мне лжешь, — сказала я, вжимая в камень лицо. — Признайся, ты лжешь! Кто ты?
Она усмехнулась:
— Не узнаешь? Я ассистировала при твоей операции.
Да, лицо ее было мне знакомо, но ассистентка? Не было там никакой ассистентки!
— Я принимала твоего сына. Он родился
— В чем? — спросила я.
— Он был больным ребенком, неполноценным.
— Почему мне его не показали? Кто его хоронил?
— Он не умер, говорю тебе! — В голосе ее послышалось раздражение. — Его перевезли в специальный детдом. Твой муж подписал отказ.
— Что? — спросила я. — Какой отказ?
— Ну, он же всегда был предателем! — сказала она (где я слышала именно эти слова?). — Он предал тебя при первом же испытании. Решил за вас обоих.
— Что решил?
— Отказаться от своих родительских прав. Он обошел все законы. Тебе сказали, что ребенок умер. И ты поверила.
У меня почернело в глазах. Я поверила!
— Врешь! — сказала я ей. — Врешь, гадина!
— Ищи, ищи, — ответила она. — Ищи сыночка, ищи! Я же нашла своего. — И показывает на черный памятник. — Но опоздала, видишь? Опоздала, не спасла. Без меня закопали, ищи.
И смотрю: опять, как тогда — встает и уходит, торопится.
— Подожди! — кричу я ей. — Стой! Подожди!
Она не оглядывается. Я вскакиваю с земли, бегу за ней. Оборачивается. Страшные у нее эти брови, красные, вспухшие, зачем она их выщипывает?
— Завтра приходи, — говорит она. — Завтра поговорим.
— Подожди! — умоляю я. — Где он, ты знаешь?
Она не отвечает, уходит. Гадина! Гадина!
21 июня (6 часов утра). Сегодня моему сыну исполняется двадцать пять лет. Он родился 21 июня 1974 года.
Я все продумала, все восстановила. Эта женщина не врет. Она сказала мне правду. Потому что все, что она сказала, — было. Так и было.
Значит, вот что: Феликс меня обманул, потому что не хотел быть отцом слабого, больного ребенка (что значит: «неполноценного»? Чушь!).
Он предал нас: меня и моего сына. Моего единственного сына.
Я всегда чувствовала, что он жив, сыночек, я знала! А Феликс старался, чтобы я ничего не поняла! Он думает, что я ему поверила! Ха! Феликс! Я тебя разоблачила! Напрасно ты встречал меня с сиренью, напрасно! И напрасно ты вился ужом в первые дни после больницы! «Наташечка, Натулечка! Что тебе принести? Хочешь ягодку? Клубнику?»
Принеси мне моего сына, Феликс.
Теперь самое главное. Я должна сосредоточиться и не терять головы. Главное: он жив. Господи, благодарю Тебя! Cын мой жив.
Буду его искать. Не думаю, что это так уж трудно. Куда они сдают больных детей? Москва невелика. Сколько в ней подобных домов? День и час его рождения знаю точно: 5 часов 30 минут утра, июнь, 21-е, год — 1974-й. Фамилию мы не меняли. Имя? Как же его там, без меня, назвали? Сергеем? Может быть, Александром?
Искать, искать, искать, Наталья!
План мой таков: разыскиваю сына и немедленно забираю его домой. Феликсу даже ничего не говорю, пусть потом удивляется! Они думают, что меня хоронить пора, что я — тень, а — вот вам! У меня сын есть, и этому сыну нужна мать. И мать для него костьми ляжет. Нюру я должна буду поставить перед фактом: так и так, девочка, вот твой брат, познакомьтесь. Папочка, правда, посчитал, что тебе лучше одной, но ты ведь хотела братика, так? Вот тебе братик. И придется вам с Яном потесниться. Моему сыну нужна отдельная комната, он уже намыкался по детдомам!
О, я буду вести себя решительно, они меня еще узнают! С чем я воевала-то прежде, чего я добивалась? Чтобы Феликс, лысый старикашка, мне не изменял? Да на здоровье! Чтобы Нюра перестала спать с кем попало? Ах, это же ее жизнь, не моя! Пусть себе спит, лишь бы не убили, в Турцию не продали.
А у меня — свет появился в жизни, свет.
Тороплюсь на кладбище. Она должна там быть. У меня к ней много вопросов.
21 июня. Весь день прождала ее на могиле «врача-человека». Не пришла. Забыла, что ли? Или она меня нарочно мучает? Неужели не понимает, что мне каждый час дорог? Я решила, кстати, изменить тактику: нужно постараться расположить к себе Нюру, ее бородатого и даже сиамца. Потому что сейчас, когда самое главное — это разыскать сына, я должна беречь силы для него. Не распускаться по мелочам, копить энергию.
Вечером позвонил Феликс. Спрашивает, как у меня с деньгами. Я услышала его голос и задохнулась от ненависти. Но ничего не поделаешь. Деньги нужны для сына. Плюс собака. О себе не думаю, не пропаду.
Феликс спросил, может ли он «заглянуть» завтра, занести мне «пособие». Сказала «да», но только после семи. (Кладбище в шесть закрывают, а мне еще добираться!) Он удивился:
— У тебя что, дела? (Привыкли, что я сижу дома, небо копчу!)
— Да, — говорю, — у меня дела.
21 июня (6 часов вечера). Умираю со смеху, просто катаюсь. Пришел мой благоверный. А я причесалась, кофточку надела, щеки напудрила. Посмотрелась в зеркало: что надо! Пришел. Смутился. Замялся в прихожей. Я ему говорю спокойно:
— Проходи, дорогой, кофе выпьешь?
Он глаза выпучил, снял кепку.
— Когда ты так приглашаешь, с удовольствием.
— Но мы же, — говорю, — друзья? Ведь друзья?
Пошла к плите, вильнув бедрами. Он покраснел, начал смотреть в окно. Конечно, ему неловко: пожилая женщина, и вдруг — такие сигналы! Думаю: что бы еще? Как мне его добить? Чем?
У меня прекрасный голос. Я в детстве училась петь. Феликс всегда любил, когда я пела. Беда только в том, что жизнь наша поворачивалась в сторону, противоположную вокалу.