Дневник партизанских действии 1812 года
Шрифт:
Князь прервал нескромный полет моего воображения; он пожал мне руку и
сказал: "Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли".
Светлейший в то время отдыхал. До пробуждения его вошли к князю Василий и
Дмитрий Сергеевичи Ланские, которым он читал письмо, полученное им от графа
Ростопчина, в котором сказано было: "Я полагаю, что вы будете драться,
прежде нежели отдадите столицу;
я выйду из нее к вам на подпору со ста тысячами вооруженных жителей; если и
тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один ее пепел достанется". Это
намерение меня восхитило. Я видел в исполнении оного сигнал общего
ополчения.
Весь тот день светлейший был занят, и потому князь отложил говорить ему обо
мне до наступающего дня. Между тем мы подошли к Бородину. Эти поля, это
село мне были более, нежели другим, знакомы! Там я провел и беспечные лета
детства моего и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе. Но в каком
виде нашел я приют моей юности! Дом отеческий одевался дымом биваков; ряды
штыков сверкали среди жатвы, покрывавшей поля, и громады войск толпились на
родимых холмах и долинах. Там, на пригорке, где некогда я резвился и
мечтал, где я с алчностию читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о
перекатах грома русского оружия на границах Франции, - там закладывали
редут Раевского [5]; красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и
кипел егерями, как некогда стаею гончих собак, с которыми я носился по мхам
и болотам. Все переменилось! Завернутый в бурку и с трубкою в зубах, я
лежал под кустом леса за Семеновским, не имея угла не только в собственном
доме, но даже и в овинах, занятых начальниками. Глядел, как шумные толпы
солдат разбирали избы и заборы Семеновского, Бородина и Горок для строения
биваков и раскладывания костров... Слезы воспоминания сверкнули в глазах
моих, но скоро осушило их чувство счастия видеть себя и обоих братьев своих
вкладчиками крови и имущества в сию священную лотерею!
Так как 2-я армия составляла левый фланг линии, то князь остановился в
Семеновском. Вечером он прислал за мною адъютанта своего Василья Давыдова и
сказал мне: "Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл
французской армии, но, полагая успех предприятия сомнительным, назначает
только пятьдecят гусар и сто пятьдесят казаков; он хочет, чтобы ты сам
взялся за это дело". Я отвечал ему: "Я бы стыдился, князь, предложить
опасное предприятие и уступить исполнение этого предприятия другому. Вы
сами знаете, что я готов на все; надо пользу - вот главное, а для пользы -
людей мало!" - "Он более не дает!" - "Если так, то я иду и с этим числом;
авось либо открою путь большим отрядам!" - "Я этого от тебя и ожидал, -
сказал князь, - впрочем, между нами, чего светлейший так опасается? Стоит
ли торговаться несколькими сотнями людей, когда дело идет о том, что, в
случае удачи, он может разорить у неприятеля и заведения, и подвозы, столь
для него необходимые, а в случае неудачи лишится горстки людей? Как же
быть! Война ведь не для того, чтобы целоваться".
– "Верьте, князь, -
отвечал я ему, - ручаюсь честью, что партия будет цела; для сего нужны
только при отважности в залетах - решительность в крутых случаях и
неусыпность на привалах и ночлегах; за это я берусь... только, повторяю,
людей мало; дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет".
– "Я бы
тебе дал с первого разу три тысячи, ибо не люблю ощупью дела делать, но об
этом нечего и говорить; фельдмаршал сам назначил силу партии; надо
повиноваться".
Тогда князь сел писать и написал мне собственною рукой инструкцию, также
письма к генералам Васильчикову и Карпову: одному, чтобы назначил мне
лучших гусаров, а другому - лучших казаков; спросил меня: имею ли карту
Смоленской губернии? У меня ее не было. Он дал мне свою собственную и,
благословя меня, сказал: "Ну, с богом! Я на тебя надеюсь!" Слова эти мне
очень памятны!
Двадцать третьего рано я отнес письмо к генерал-адъютанту Васильчикову. У
него много было генералов. Не знаю, как узнали они о моем назначении; чрез
окружавших ли светлейшего, слышавших разговор его обо мне с князем, или
чрез окружавших князя, стоявших пред овином, в котором он мне давал
наставления? Как бы то ни было, но господа генералы встретили меня шуткою:
"Кланяйся Павлу Тучкову [6] , - говорили они, - и скажи ему, чтобы он
уговорил тебя не ходить в другой раз партизанить". Однако если некоторым из
них гибель моя представлялась в любезном виде, то некоторые соболезновали о
моей участи, а вообще все понимали, что жить посреди неприятельских войск и
заведений с горстью казаков - не легкое дело, особенно человеку, который
почитался ими и остряком, и поэтом, следственно, ни к чему не способным.
Прощу читателя привести на память случай сей, когда я сойдусь с армиею под