Дневник полярного капитана
Шрифт:
Микроскоп стоял на особом столике, обставленном эмалированной посудой, разными сосудами и книгами. За спиной сидящих – две койки, в два яруса, с задернутыми занавесками, выдвижными ящиками для белья и приделанными к ним подсвечниками с рефлекторами; над головами была очень хитро устроенная сушилка для носков с несколькими сетками. На все это потребовалась художественная столярная работа, поразительно отличавшаяся от наскоро сколоченных приспособлений в других спальных помещениях. Столбы и доски коек были гладко обструганы по краям и выкрашены под красное дерево. Стол Нельсона очень удобно стоит под самым большим окном и тоже снабжен ацетиленовой лампой, так что он и в летнее, и в зимнее время имеет все удобства для кабинетной работы.
Дэй, как видно, был неутомим во все время моего отсутствия. Не было конца общим похвалам его искусству и выражениям благодарности за оказанную им помощь при установке инструментов и вообще для облегчения научных работ. Ему одному были обязаны всеми приспособлениями для отопления, освещения и вентиляции, оказавшимися вполне удовлетворительными. Тепло и свет не оставляли ничего желать, и воздух в то же время всегда был чист и свеж.
От отопления мое внимание вполне естественно перешло к кухонным приспособлениям и заведующему ими Клиссольду. Я уже много слышал о его удивительном искусстве и отчасти лично убедился в этом. Теперь меня провели в его собственное отделение, с его плитой, печками, утварью, стенными столами и уставленными всяким добром полками. Приятно было слышать, что печка оказалась экономной, а патентованные брикеты превосходно заменяют уголь. Сам Клиссольд был всем доволен, за исключением только толщины стен большой печи и размеров хлебной печки.
Он опасался, как бы она не оказалась слишком мала для того, чтобы постоянно снабжать весь персонал достаточным количеством хлеба. Несмотря на это, он показал мне ее с явной и вполне справедливой гордостью, ибо он сам придумал к ней остроумное дополнение, не уступавшее ни одному из изобретений, какими мог похвастаться наш дом. Когда поднимался хлеб, он этим самым замыкал электрический ток, отчего звонил звонок и загоралась красная лампочка. Клиссольд сообразил, что продолжительный звон подействует не особенно приятно на нервы нашей компании, а продолжительное горение не продлит существования лампочки, и потому от себя прибавил часовой механизм, который, после краткого промежутка, автоматически прерывает ток; кроме того, посредством того же механизма можно было вызывать эти сигналы в разные промежутки времени, по желанию; так, пекарь, лежа в постели, мог пользоваться ими через короткие промежутки; уходя же из дома, он мог поставить аппарат так, чтобы по возвращении одним взглядом удостовериться, что происходило в его отсутствие.
Это очень милая выдумка; но когда я узнал, что на нее пошел всякий хлам, как то: тут какое-нибудь зубчатое колесо или пружинка, там магнитик и тому подобное, выпрошенные там и сям, мне стало ясно, что у нас весьма замечательный повар. Впоследствии, когда до моего сведения дошло, что Клиссольд был призван на совещание о недугах Симпсонова мотора и что он способен соорудить сани из простых ящиков из-под клади, я уже не так удивился, потому что к тому времени узнал, что он много упражнялся в ручном труде и в машинном деле до того, как взялся за кастрюли и сковороды.
Мои первые впечатления включают такие вещи, которым я спешил посвятить специальное внимание, а именно помещения для наших животных. При этом я убедился, что наши русские молодцы заслуживают не меньшей похвалы, чем мои англичане.
Антон с помощью Лэшли [старшего кочегара] устроил конюшни. Во всю длину пристройки тянулись стойла, отделенные друг от друга перегородками до пола так, чтобы беспокойные ноги лошадей не могли попасть под них. Кормушки спереди были обиты жестью, чтобы лошади, имеющие дурную привычку грызть дерево, не могли ей предаваться. Я не мог подавить вздоха при мысли о том, скольким стойлам придется пустовать, в то же время радуясь тому, что, какой бы ни стоял мороз, какие бы ни дули ветры, для уцелевших десяти лошадей места, теплого и укрытого, больше чем достаточно.
Впоследствии мы имели возможность всем, кроме двух или трех, дать двойное помещение, в котором они могут и полежать, если пожелают.
Лошади имели недурной вид, если вспомнить, как мало, собственно, их кормили. Шерсть на них, удивительно длинная и мягкая, представляет большой контраст с шерстью оставленных на мысе Хижины. Их проезжали Лэшли, Антон, Дмитрий, Хупер и Клиссольд обыкновенно верхом. Так как море еще только недавно замерзло, манежем служило песчаное взморье, простиравшееся до озера Чаек. По этому пространству во всю прыть носились всадники без седел, и я был свидетелем не одного забавного случая, когда лошадь и всадник расставались друг с другом с поразительной бесцеремонностью.
Я этот вид упражнений не считал особенно полезным для животных, но решился не вмешиваться пока, а дождаться возвращения нашего конюха.
На попечении у Дмитрия осталось всего пять или шесть собак; но они были в довольно хорошем виде, принимая в расчет все обстоятельства, и парень, очевидно, очень старательно ходил за ними; даже поставил небольшую пристройку, могущую, в случае надобности, служить лазаретом.
Таковы в общих чертах впечатления, вынесенные мною от первых часов моего пребывания на нашей станции по возвращении, впечатления, почти безусловно приятные, в противоположность тому, что рисовал мне страх на пути домой. По мере того как проходили дни, я мог дополнить общее очертание не менее удовлетворительными деталями, и, наблюдая за развитием новых улучшений, я все более сознавал, за какую обширную и многосложную, но в высокой степени совершенную организацию я принял на себя ответственность.
Понедельник, 17 апреля.
Собрались вернуться в старый дом с двумя 10-футовыми санями, в составе восьми человек: Я, Лэшли, Дэй, Дмитрий – с одними санями; Боуэрс, Нельсон, Крин, Хупер – с другими.
Отправились в 8 часов утра, забрав, кроме легкого личного багажа, провизии для старого дома на неделю: коровьего масла, овсяной крупы, муки, свиного сала, шоколада и пр.
Две лошади довезли сани до места за милю от Ледникового языка. Ветер, дувший с севера, перешел во второй половине дня к SО и стал еще холоднее. Пасмурно, освещение скверное. Нашли место, где можно перейти на ледник, но сбились с пути. Перешли Ледниковый язык почти по прямой линии, но было много трещин. Идя впереди, я не раз вдруг исчезал с глаз товарищей, которые сильно пугались, пока не подходили настолько близко, чтобы разглядеть, что случилось. Очень тяжело было идти по морскому льду, таща сани против сильного ветра, разносившего снег. У всех подморожены лица, у некоторых очень замерзли ноги. Чинили сани и тащили их дальше. Сползший с ледяной гряды сугроб образовал карниз, и нашу веревку завалило снегом.
Все так прозябли, что я решился сделать привал, чтобы напиться чаю и переобуться. Пока готовили чай, Боуэрс и я прошлись к югу, потом к северу, вдоль береговых скал, ища, где бы можно подняться, и наконец нашли нависший карниз, доступный с помощью горной веревки. Рядом со скалой Хаттона или с севера спуститься невозможно.
После чая мы разгрузили одни сани и поставили их; они стоймя одним концомкак раз доставали до края карниза; четыре человека удерживали их на месте. Взобравшись по спинам и по саням, я топориком прорубил во льду ступени и по ним влез на верх карниза. Тогда, с помощью веревки, я поднял Боуэрса; за ним последовали другие; затем поштучно подняли кладь. Последним остался Крин; за ним мы спустили сани на веревке и подняли его, смеющегося во весь рот; мы, впрочем, и все считали, что ловко превозмогли препятствие. Было страшно холодно, но все работали с редким пониманием и расторопностью, и все наконец было собрано и упаковано. Оставалось еще подняться на крутой склон при очень плохом свете, делая частые обходы во избежание трещин. Когда мы достигли верха и проплелись мимо кратеров, мы были порядком измучены и обливались потом. Остановились для ночевки в 9 часов вечера. Ночь холодная, но тихая; –38° [–39°C]. Спали недурно.
Вторник, 18 апреля. Мыс Хижины.
Поднялись в 7 часов утра при лунном свете. Позавтракав, быстро собрались в путь. Лэшли всегда прекрасно собирает и разбирает лагерь.
Поднимаясь с большим трудом в Касль-Рок, сильно потели, а это при такой температуре более чем неприятно. Пришли в старый дом в 1 час пополудни. Там нашли всех здоровыми и в отличнейшем настроении. Не видно, чтобы по нам особенно скучали.
Нам рассказали, что после нашего ухода стояла все время дурная погода, с морозами и метелями. Потом долго дул юго-западный ветер, температура упала до –20° [–29°C] и ниже. Ветер совершенно не давал морю замерзать у берега. Открытая вода доходила до мыса Хижины.