Дневник посла
Шрифт:
Когда я уезжаю с Бьюкененом из Таврического дворца, наши экипажи с трудом пролагают себе дорогу среди толпы, которая окружает и приветствует нас.
Впечатление, которое я вынес из этого заседания, удовлетворительно. Русский народ, который не хотел войны, который был даже застигнут войной врасплох, твердо решил принять ее бремя. С другой стороны, правительство и руководящие классы сознают, что судьба России отныне связана с судьбами Франции и Англии. Этот второй пункт не менее важен, чем первый.
Воскресенье, 9 августа
Вчера французские войска вошли в Мюльхаузен.
Великий князь Николай Николаевич, который
Мы говорим затем о подготовляющихся военных операциях. Генерал Янушкевич утверждает: 1) виленская армия начнет наступление на Кенигсберг, 2) варшавская армия будет немедленно переброшена на левый берег Вислы, дабы прикрывать с фланга виленскую армию, 3) общее наступление начнется 14 августа.
В половине седьмого я уезжаю на автомобиле в Царское Село, где обедаю у великой княгини Марии Павловны.
Великая княгиня окружена старшим сыном и невесткой, великим князем Кириллом Владимировичем и великой княгиней Викторией Федоровной, зятем и своей дочерью, принцем Николаем Греческим и великой княгиней Еленой Владимировной, а также фрейлинами и приближенными.
Стол накрыт в саду в палатке, три стороны которой подняты. Воздух чист и прозрачен. Кусты роз благоухают. Солнце, которое, несмотря на поздний час, еще высоко стоит на небосклоне, разливает вокруг нас мягкий свет и прозрачные тени.
Идет общий разговор, непринужденный и оживленный; само собою разумеется, что его единственная тема – война. Но каждую минуту вновь выплывает один и тот же вопрос: распределение главных командных должностей и составление штабов; критикуют уже известные назначения; стараются угадать назначения, относительно которых император еще не принял решения. Все соперничества двора и салонов выдают себя в словах, которыми обмениваются здесь. Иногда мне кажется, что я переживаю главу из «Войны и мира» Толстого.
Когда обед окончен, великая княгиня Мария Павловна уводит меня в глубину сада, затем усаживает рядом с собой на скамейку.
– Теперь, – говорит она мне, – будем беседовать вполне свободно… У меня такое чувство, что император и Россия играют решительную партию. Это не политическая война, которых столько уже было; это дуэль славянства и германизма; надо, чтобы одно из двух пало… Я эти последние дни видела многих лиц, мои походные госпитали и санитарные поезда поставили меня в соприкосновение с людьми разной среды, разных классов. Я могу вас уверить, что никто не строит иллюзий относительно опасности начинающейся борьбы. Так от императора до последнего мужика все решили героически исполнить свой долг, никакая жертва не заставит отступить… Если, не дай Бог, наши первые шаги будут неудачны, вы увидите чудеса 1812 года.
– Действительно, возможно, что наши первые шаги будут очень трудны. Мы должны всё предвидеть, даже несчастье. Но России нужно только продержаться.
– Она продержится. Не сомневайтесь в этом!..
Чтобы заставить великую княгиню высказаться относительно более деликатной темы, я поздравляю ее с бодрым настроением, которое она мне высказывает, – я предполагаю, что ее душевная твердость дается ей не без жестоких внутренних терзаний.
Она отвечает мне:
– Я счастлива исповедаться в этом перед вами… Я эти дни несколько раз исследовала свою совесть; я смотрела в самую глубину себя самой. Ни в сердце, ни в уме я не нашла ничего, что бы не было совершенно преданно моей русской родине. И я благодарила за это Бога… Не потому ли, что первые жители Мекленбурга и их первые государи, мои предки, были славяне? Это возможно. Но скорее я предположила бы, что сорок лет моего пребывания в России, всё счастье, которое я здесь знала, все мечты, которые я здесь строила, вся любовь и доброта, которые мне здесь выказывали, – они сделали мою душу совсем русской. Я чувствую себя снова уроженкой Мекленбурга только в одном пункте – в моей ненависти к императору Вильгельму. Он олицетворяет всё, что я научилась с детства особенно ненавидеть, – тиранию Гогенцоллернов… Да, это они, Гогенцоллерны, так развратили, деморализовали, опозорили, унизили Германию, это они понемногу уничтожили в ней начала идеализма, великодушия, кротости и милосердия…
Она изливает свой гнев в длинной речи, которая обличает застарелую злобу, глухое и упорное отвращение, которые маленькие германские государства, в былое время независимые, питают к деспотической Пруссии.
Около десяти часов я прощаюсь с великой княгиней, так как в посольстве меня ждет тяжелая работа.
Ночь светлая и теплая; бледная луна кидает тут и там на громадную и однообразную равнину серебряные ленты… На западе, по направлению к Финскому заливу, горизонт покрывается туманом медного цвета.
Когда я возвращаюсь в половине двенадцатого, мне приносят связку телеграмм, полученных вечером.
Только около двух часов ночи я ложусь в постель.
Чувствуя себя слишком уставшим, чтобы заснуть, я взял книгу, одну из тех немногих книг, которую можно раскрыть в этот час всеобщего смятения и исторического потрясения, – Библию. Я вновь стал читать «Откровение», остановившись на следующем отрывке: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч… И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть; и ад следовал за ним; дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными». Сегодня это люди, которые играют роль «зверей земных».
Понедельник, 10 августа
Сазонов торопит итальянское правительство присоединиться к нашему союзу. Он предлагает ему соглашение на следующих условиях: 1) итальянская армия и флот немедленно нападут на армию и флот Австро-Венгрии; 2) после войны область Трент, а также гавани Триеста и Валлоны будут присоединены к Италии.
Со стороны Софии впечатления отнюдь не успокоительны. Царь Фердинанд способен на все мерзости и любое вероломство, когда затронуты его тщеславие и его злоба.
Я знаю три страны, по отношению к которым он питает непримиримое желание мести: Сербия, Румыния и Россия. Я говорю об этом с Сазоновым, он прерывает меня:
– Как?.. Царь Фердинанд сердится на Россию… Почему?
– Прежде всего, он обвиняет русское правительство в том, что оно стало на сторону Сербии и даже Румынии в 1913 году. Затем, есть старые обиды, и они бесчисленны…
– Но какие обиды?.. Мы всегда выказывали ему благосклонность. А когда он приезжал сюда в 1910 году, император обходился с ним с таким почтением, с таким вниманием, как если бы он был монархом большого государства. Что же мы могли еще сделать?