Дневник проказника (др. перевод)
Шрифт:
Не знаю, может быть, он не ушел бы от нас, но мы взяли его лучший шелковый костюм, который он раздобыл в Японии, и надели его на Чарли, чтобы он изображал турка. А из дядиного красного носового платка сделали феску; на костюм попала краска, когда мы в сарае случайно опрокинули горшок с ней, и костюм был испорчен; это было очень досадно, потому что материя была красивая — все шелковые цветочки. Чарли мог бы быть осторожнее.
Но представление вышло чудесное. Пришли тринадцать мальчиков и три девочки. Мы выручили пятьдесят центов, которые пожертвуем в пользу бедных детей.
Мне все равно, что дядя переехал в гостиницу. Бетти сообщила мне по секрету, что он ей уже опротивел. Дядя говорит, что я из-за своего дурного поведения потерял большое счастье, но я думаю, мне не нужно счастья; у меня полно забав и я всегда сыт. Я не хотел рассердить его, когда приклеил лучшую накладную косу моей сестры к плеши на его голове. Я только хотел посмотреть, не будет ли он похож на китайца. Некоторые люди совсем не понимают шуток. Бесс говорит, что я испортил ей косу, которая стоит десять долларов.
Сегодня вечером вдруг позвонили у ворот, а Бетти ушла за. провизией; сестра посмотрела в щелку и сказала:
— О, Жоржи, это те важные люди, у которых я на той неделе была в гостях. В их семействе есть страшно симпатичный молодой человек. Бетти ушла. Знаешь что? Пойди отвори им, как будто ты лакей-дикарь из заморских стран, введи их сюда, а сам исчезни. Они недолго пробудут.
Я отворил дверь, расшаркался на подобие лакеев в отеле, и попросил их в залу. Потом я вышел, как сказала мне Бесс. Но мне стало скучно, и я опять шмыгнул в залу и подошел к стереоскопу, чтобы посмотреть в него.
Стереоскоп
Стереокарточки
— Жоржи, — говорит мне сестра тихо-тихо, — уйди отсюда.
— Зачем? — сказал я. — Ах, да, я и забыл. Но не все ли равно, они же увидят, что это твой маленький брат, хотя бы я был даже чернокож. Ты не можешь выдавать меня за маленького лакея.
Гости удивленно смотрели на нас, и сестра моя должна была объяснить им, что я выкрасил себе лицо, и краска еще не сходит. Тогда они сказали:
— Ах, да, мы слышали про него; ведь это, видимо, тот самый молодой человек, который один поднялся на воздушном шаре?
Мне кажется, весь город говорит обо мне, потому что у меня было несколько злоключений. Где бы я ни находился, везде меня поднимают на смех. Мне противно выходить на улицу, люди издеваются надо мной. Они называют меня не иначе как «потрясающий экспонат». Мне хотелось бы, чтобы краска поскорее сошла.
Скажу Бетти, чтобы она терла меня песком.
Ничто не помогает. Как далеко зашла моя шутка! Меня так высмеивают, дурачат и дразнят, что просто сил моих нет. Я думаю убежать к тете Бетси и остаться там, пока сойдет вся краска. Совсем невыгодно неделю за неделей изображать чудовище.
В самом деле, моя тетка, пожалуй, не узнает меня. Я наймусь к ней на службу, предложу ей за пропитание и квартиру чистить малину. Надеюсь, что к сентябрю, когда начнется школа, я опять буду обычного цвета. В следующий раз, когда Чарли устроит представление, он сам может быть потрясающим экспонатом.
Краска сходит пятнами и теперь они зовут меня леопардом. Ужасно, какие последствия может иметь то, о чем совсем не думаешь. Я всегда думаю, что мне лучше всего быть инженером, если уж не матросом или охотником. Я очень охотно бываю на станции. Билл Биллоуз — машинист на товарном поезде, который всегда здесь останавливается, один из лучших моих друзей. Он давно обещал взять меня на поезд, пока будет ждать пассажирского, и объяснить все, о чем я буду спрашивать; вот я вчера и был с ним и спросил его, как приводят машину в движение, и он мне показал.
— Ты, пожалуй, и сам мог бы вести ее, а, мальчуган? — сказал он, а затем он и кочегар решили, что у них еще есть время пойти за угол в зал и достать пачку табаку, пока подойдет пассажирский поезд, и они пошли. Билл помог мне слезть и сказал, чтобы я бежал на станцию. Но мне хотелось знать, как эта старая штука двигается, и я прыгнул внутрь, благо Билл не заметил, потому что как раз пил как раз содовую [50] ; я повернул штуку, которую он мне показал и, прежде чем я смог опомниться, машина была уже в движении.
50
Содовая — газированная вода
Я кричал, чтобы она остановилась, но напрасно. Она бежала все скорее. Машинист и кочегар выскочили из буфета. Никогда я не видел ничего подобного: они были бледны, как смерть, и бежали по грязи, как сумасшедшие, но паровоз удирал от них, словно перышко. Я видел, люди бегали и заламывали руки [51] , и вспомнил тот день, когда я поднялся на шаре, и мне стало очень скверно.
Я был уже далеко в поле и тащил за собою все эти товарные вагоны; я вспомнил, что через пять минут должен прибыть пассажирский поезд и так испугался, что не мог даже думать о том, как бы задержать его, так как ехал прямо ему навстречу. Подумал только: «вот треску-то будет!».
51
Заламывать руки — жест, которым сопровождаются слова вроде: «Боже мой!»
Было хуже, чем на шаре, — подумать только, что будет с людьми, которые находились во встречном поезде! Я плакал и вздыхал, но это было бесполезно. Я жалел, что пошел на станцию, хотя мама мне запретила мне туда ходить. Я думал обо всем дурном, что сделал на своем веку, и какое лицо ссделалось у дяди Самсона, когда я ему рассказал, что уронил его зубы в колодец, и как Бесс сердилась, когда я на прошлой неделе, в лунную ночь, сидел под роялем и ее поклонник спросил ее, любила ли она прежде, и она отвечала: «Никогда!», а я высунулся и закричал: «О, какая чудовищная ложь! Бесс, разве ты не помнишь поездку, когда понесла лошадь?» Но я все мчался вперед, пока не узнал, что отъехал на шесть миль, потому что подъезжал уже к следующей станции: я мог ее видеть. Там стоял пассажирский поезд и на дебаркадере [52] были люди — о, это был ужаснейший момент!
52
Дебаркадер — пассажирская платформа на железнодорожной станции.
Спустя этак минуту я пролетел мимо, точно мною выстрелили из пушки, потом был страшный шум, точно что-то разорвалось и сломалось, и что-то стукнуло меня по голове, как будто обозлилось на меня.
Все это рассказала мне Бетти, потому что я часа два был без сознания.
Когда я пришел в себя, я лежал на скамейке на станции и около меня стояло все мое семейство. Доктор Мур сказал, что у меня сотрясение мозга, но он думает, что я поправлюсь, от меня, мол, трудно избавиться, и это жаль. Бесс сказала, как ему не стыдно, и это было благородно с ее стороны, особенно, если вспомнить, как я с ней поступил тот раз, когда залез под рояль.