Дневник ведьмы
Шрифт:
Алена думала, что Доминик оскорбится, но вид у него против ожидания сделался до невозможности виноватый и унылый.
– Да знаю я… Она мной всегда крутила, как мальчишкой. Мать моя ей в рот смотрела: ведь она нам всегда и деньги давала, и помогала, и земли наши фактически ей принадлежат. Я отказывался… А она говорит: ну какой ты багарёр, ты просто тряпка!
– Кто? Багарёр? – непонимающе повторила Алёна. – Драчун?
Доминик молчал.
– У него прозвище было в детстве такое, – пояснил Манфред. – Просто спасенья от него не было. Направо и налево совал кулаками. Потом поутих.
– Ничего
– Теперь-то я знаю, что ей тетрадка была нужна, – с тоской сказал Доминик. – Дурацкая полуистлевшая тетрадка! Она вас запугать хотела с моей помощью, чтоб вы тетрадку вернули.
– А потом?
– Что потом?
– Ну что вы планировали сделать со мной потом? Получив тетрадку?
– Не знаю… – забормотал Доминик, отводя глаза. – Откуда я знаю? Я ничего такого не знаю… Мы с ней ничего такого не говорили…
А как вы в Нуайере оказались? Я видела вашу машину около магазина. Я потому и бросилась вон к нему, – Алена не глядя ткнула пальцем в сторону лежащего посреди дороги Жюля, – что от вас спасалась. Что вы делали в Нуайере? Приехали застрелить меня? Грибом вашим знаменитым, – она брезгливо передернулась, – мазнуть, благо я вчера с вашей помощью исцарапалась вся?
Доминик чуть не подавился! С превеликим трудом вытолкнул из себя:
– Я приезжал к нотариусу… Завещание тети… Она же умерла, а где ее завещание, мы не знали…
– Ну а теперь узнали? – сочувственно спросил Манфред.
– Нотариус говорит, что у него. Но вскрытие завещания не раньше чем через месяц. И о содержании молчит. Так что нам с матерью еще месяц дергаться.
– Ну, вы главные наследники, – уверенно сказал Манфред.
– Ты что, тетку не знал? – уныло пробурчал Доминик. – От нее всего можно было ожидать. Она же в каком-то своем мире жила. Все какие-то страхи несуществующие себе придумывала, поступки людей толковала как-то… не по-человечески. Вот когда я ей принес банку с дневником… – он поглядел на Алёну, и та понимающе кивнула, – тетка выхватила его, раскрыла на последних страницах, а там не буквы, а цифры какие-то.
– Да, в самом деле, там набор непонятных цифр, – кивнула Алёна, которая тоже не могла понять, что значат цифры, написанные другим почерком и в более поздние, судя по цвету чернил, времена. На всякий случай она и их, конечно, переписала, не совсем понимая зачем.
– Ну и вот, тетка посмотрела на них и с такой ненавистью вдруг говорит: «Да ведь здесь только шифр! Значит, Лазар не оставил никакого письма? Значит, он не собирался обвинять меня в предательстве? Значит, он так и не понял, что это из-за меня его к стенке поставили? Я ревновала его к Женевьеве и донесла на него! А он, значит, не догадался… Ну и за каким чертом я дневник столько лет искала?!» Отшвырнула его, упала да и умерла. И что это все значит, к чему и зачем было сказано – я ничего не понял. А спросить не у кого – тетки больше нет.
– А я, кажется, понял, – пробормотал Манфред. – Наверное, она заговорила о Лазаре Бароне, отце Жоффрея. Мне бабушка кое-что о войне рассказывала: в то время про Лазара и Селин слухи ходили, мол, любовники они. А он якобы погуливал еще с Мадлен Пуссоньер и с Женевьевой
– Не говори Жоффрею, что тетка болтала, – умоляюще поглядел на него Доминик. – А то он мне руки не подаст за то, что она его отца бошам выдала. А я тут при чем? Мне та тетрадка и даром не нужна. Я ее выкину не глядя, рухлядь старую.
«Отдайте лучше мне в возмещение морального ущерба, причиненного вами и вашей тетушкой», – чуть не сказала Алёна, но не успела, потому что Доминик задумчиво проговорил:
– Хотя нет, зачем выкидывать? Она, наверное, редкость библиографическая. Я ее в Дижон отвезу, букинистам. Или в Париж, в квартал Друо. Там, говорят, на каждом шагу лавки букинистов да антикваров, и, может, за нее хорошие деньги дадут.
Алёна печально вздохнула. Поскольку парижская квартира Мориса и Марины находилась именно в квартале Друо и даже на улице, которая так и называлась, она не из вторых рук знала, что Доминик рассудил совершенно верно. Букинистов и антикваров там и в самом дел несчитано, такое уж место особенное. Есть даже собственный аукцион – Друо. Ишь ты, каким чутьем обладают пресловутые французские крестьяне! Понятно, что просто так Доминик не выпустит из рук дневник Николь Жерарди. Ну что ж, у Алёны есть копия… Хотя, если честно, на нее теперь даже смотреть не хочется, слишком много событий с ней связано, кровавых, страшных событий!
При мысли о кровавых событиях наша героиня наконец-то вспомнила, где вообще все трое находятся и свидетелями чего недавно были. Нет, не стоит обвинять их в бесчувственности за то, что они стоят тут, рядом с трупом Жюля, выясняя отношения. Они нарочно, из чувства самосохранения, тянули время, отдаляя минуту, когда надо будет оглянуться, посмотреть на мертвеца и решить, что делать теперь.
Похоже, та же мысль пришла и Манфреду с Домиником, потому что мужчины растерянно переглянулись, а потом посмотрели на Алёну.
– В полицию надо бы… – подал голос Манфред.
– Не надо! – в ужасе сказал Доминик. – Ты что? Лучше уехать отсюда немедленно!
Алёна вздохнула. Она понимала мужчин. Как и кому возможно будет доказать, что они являлись всего лишь ошарашенными, остолбенелыми свидетелями драки между русским террористом и… и призраком велосипедиста, убитого или умершего – теперь уже никто не ответит на этот вопрос! – где-то здесь, на дороге во Френ, двадцать два года назад. Да стоит им только обмолвиться, их всех троих сразу в психушку отправят. Если только не обвинят чуть раньше в преступном сговоре и коллективном убийстве Жюля. А поди докажи, что он сам упал и головой ударился, а не они его толкнули! Тем паче что он, похоже, и впрямь не сам упал… Мистика, конечно, мистика, а все же? И даже если Алёна скажет, что погибший – русский террорист, такую деталь вряд ли сочтут смягчающим обстоятельством. Трое на одного… убийство воистину зверское… Нет, черт возьми, прав Доминик. Надо бежать, бежать!