Дневник
Шрифт:
Июль 22, пятница
Погода эти дни стоит неважная: то дождь, то снова прояснится. Вчера, выходя из кинематографа, встретили Ф.А. Обрадовался – до безумия. Прошли с ним до дому, а Эдик так раньше домой уехал; потом неожиданно «papa» встретили. Ну – ничего. А вот у меня было маленькое приключение в ночь на 21-е. Легла я около двенадцати. Почти что стала засыпать, но почему-то в эту минуту подумала о гусарской парадной форме. И вдруг слышу – военная музыка! Сажусь на постели в полнейшем недоумении. Что? Откуда? Неожиданно марш прерывается, и я слышу моих «Гусар» [162] . О, как я люблю эту песенку! Уму непостижимо! Я вскакиваю, зажигаю сразу две лампы и, едва накинув капот, высовываюсь за окно. На дворе абсолютная тьма. Окон vis-`a-vis не различишь, но на дровах лежит отблеск окон первого этажа: оттуда слышатся крики, голоса и… «Гусары»! Конечно, я сразу поняла, у кого это! И, о, Боже мой, как я позавидовала им. Особенно, когда за «Гусарами» раздался вальс, а затем… мазурка! Я сидела на постели злая и грустная и мысленно требовала повторения «Гусар». Бисировали неисчислимое число раз. А я продолжала сидеть печальной, молчаливой и недовольной. Потом играли «Танго» [163] , «Сон негра» [164] , «Маннарони», «Пупсика» [165] и др. И все по большей части мне знакомое. Едва начинали мазурку или краковяк – я слышала топот танцующих ног, какие-то возгласы, крики. А мне было так грустно, так неимоверно грустно… Чего я хотела? Блеска… музыки, многого хотела! Хотела того, что никогда в жизни
162
Вероятно, имеется в виду популярная во время Первой мировой войны песня (слова и музыка В. Сабинина) «Гусары-усачи». Текст записан в альбоме Островской «Extraits choisis»:
Оружьем на солнце сверкая, Под звуки лихих трубачей, По улицам пыль поднимая, Проходил полк гусар-усачей <…>163
В той же тетради записан текст песни «Последнее танго»:
В далекой, знойной Аргентине, Где небо южное так сине, Где женщины как на картине, Там Джо влюбился в Кло. Чуть зажигался свет вечерний, Она плясала с ним в таверне Для пьяной и разгульной черни Дразнящее танго <…>.Под текстом – имя: Иза Кремер (Ф. 1448. Ед. хр. 73. Л. 26). Известная певица И.Я. Кремер часто исполняла эту песню (слова А. Рубинштейна, музыка Е. Дулуара).
164
Имеется в виду знаменитая мексиканская народная мелодия «El son de la Negra» («Мелодия черной женщины»).
165
Сведения о песне «Маннарони» найти не удалось. Песенка «Пупсик» пришла на русскую эстраду из оперетты Жана Жильбера «Puppchen» (1913).
Июль 24, воскресенье
Сегодня были в «Comedia». Pardon, называется это «Сад комедии», но вообще даже намека на сад не было. Обширный двор, густо посыпанный нехорошим песком, несколько чахлых лавров в бочоночках и клумбы по бокам, крытые театр и ресторан – все! «Papa» взял ложу; сидели совсем близко сцены. Актеры замечали, даже улыбались. Ставили два балета: «Крестьянский праздник» и «Карнавал» и еще какой-то отрывок из «Горячего сердца» [166] . Танцы мне не очень понравились; темперамента нет и огня мало. Не мой вкус, увы. Публика была довольно хорошая, даже, можно сказать, весьма приличная. Ничто не шокировало; мама была довольна, так как боялась за меня. «Papa» тоже ничего. А я? Гм! Было весело, но как-то мимолетно весело. Впечатления не осталось никакого. Теперь вернулась домой, и, ну, положительно никакого чувства.
166
Речь идет про Летний театр-ресторан «Комедия» на Невском, д. 98, антреприза солиста Мариинского театра Г.Г. Тякшта. В этот день в его постановке шли балет-дивертисмент «Карнавал», одноактный балет «Крестьянский праздник» и оперетта «Горячая кровь» (музыка и либретто П.П. Шенка).
Июль 31, воскресенье
Сегодня были на Островах; конечно, в том же составе, что и всегда: мама, брат, я… Нового и быть не может. Воззрение «pa» на жизнь очень старо; que faire!! [167] А жить так хочется… так безумно, ужасно тянет! Но приходится покоряться. На Островах особенного ничего. Народу очень много, но публика вся какая-то серенькая, одним словом, праздничная, воскресная. Я думала, хоть R приедет, нет, не мог. Очень, очень милая личность, симпатичная и, как мне кажется, вполне естественная. Это почти что главное преимущество человека. Как можно больше простоты. Но не везде и не всегда ее найдешь. Трудно сыскать! «Мой» тоже был на Стрелке. Но, кажется, меня не видел. Противно. И всегда так случается: мы возвращаемся – он только едет! Иной раз так даже досада берет. Почему? Не знаю. А впрочем, не все ли равно. Да, да – пусть будет все равно. Так должно быть почти всегда. Мое слово – ибо я предпочтительно молчу. Не знаю – мой вечный ответ, ибо я боюсь своих мыслей и упорно прячу их! Не знаю…
167
что поделаешь! (фр.).
Август 8, понедельник
Друг мой – я тебя жалею! Как мне жаль тебя! Мой добрый, хороший, правдивый друг. Мелочи способны повлиять на всю жизнь… на всю жизнь… И это пугает… И не знаешь, что делать для избежания этих «ничто». А их так много. Одно промелькнет и забудется – другое оставит глубокий след. Почему мы все живем несамостоятельно? Всегда для кого-нибудь. Жизни всех связаны между собой. Связаны невидимыми, но ощущаемыми и крепкими нитями. И ничто не в состоянии разбить эту связь. Даже смерть не может. Ибо души бессмертны. Души наши соединены между собой – и связь эта бессмертна. А другой раз и к близкому человеку не чувствуешь ничего. Связи нет – души далеко, флюиды спят… И не всегда встретятся мысли, не всегда найдут покой – нет. Да, много странного на свете. Но я помню о тебе, друг мой, и безумно жалею тебя. Мне кажется, твоей вины здесь нет. Хотя… Я ничего не знаю – ничего. Но если мне так думается, то, вероятно, предположенье правдиво. В чем твоя вина? Нет, нет – ты не виноват. Знаешь ли ты это? Нет. И это меня мучает. Как объяснить тебе? Не знаю. Впрочем… могла бы, да ведь не поймешь меня. И поэтому молчу, не желая сбить тебя. А так хочется примирить, сказать… что? не все ли равно!
Друг мой, я тебя жалею! Жалею и понимаю!
Август 13, суббота (утро)
Вчера вечером Коля [168] уехал в Воронеж. Он очень милый мальчик, добрый и симпатичный. Эдик так повис у него на шее, так и застыл, осыпая поцелуями, смелыми и детскими, его лицо. Ну… и все! Больше пока ничего.
Вечер.
Дождь. Небо серо и противно; мокрые, блестящие крыши так матово, так ужасно блестят. Мне грустно. Почему? Я не знаю. Я зла, я нервна – и потому мне очень гадко; печально и тоскливо!! Я не терплю такую погоду. Я не могу ее видеть. Мне холодно. На плечи я накинула мою пеструю шаль. Но это не помогает. Мои руки так холодны, так холодны! Я люблю мою шаль: с ней связаны только хорошие случаи в жизни. Добрые, хорошие воспоминания. Сегодня я видела странный сон: знакомый сон! Ибо это было и, мне кажется, еще повторится. Я этого не боюсь, я к этому равнодушна. Только что пробили часы в столовой. Сколько – я не считала. Лишь вслушивалась в их властный, серьезный звук. У нас испорчено электричество, но в кабинете, гостиной и спальне действует. Я сижу у папы; тут холодно и пустынно. Я не люблю эту комнату. Зачем тут повешены карты? Я бы их сняла. И многое бы переменила. О, да, очень многое! Я жалею, что Коля уехал. В дождь я люблю сидеть в полуосвещенной комнате и немного, обрывисто говорить. Бывает грустно и неопределенно! Сейчас хочу сильного ощущения… хочу взволноваться чем-нибудь дразнящим и мучительно-сладким. Чем? Не знаю. Меня пугает восемнадцатое. Это число меня злит и нервирует. Я начинаю бояться… да, бояться почти что всего. Здесь мне нравится лампа: она… ааа… зовут! Надо идти.
168
Николай Анатольевич Попов многократно упоминается в дневнике Островской, чаще всего как Николенька, Николь. В 1930-е гг. он проживал с семьей в Москве по адресу: Б. Левшинский пер., д. 17/25 (справка ГКУ ИС (Паспортный стол района Хамовники. Домовая книга за 1940 г.)).
18 августа, четверг,
Восемнадцатое! Да – пришло наконец! Но утром я совсем этого не заметила; и потом, до ночи. Веселилась, смеялась, но думала совсем о другом. И только теперь вспомнила. Я давно не получаю писем от Коли. Почему? Я не знаю. Я так боюсь, что он исполнит, о чем «та» будет просить. Я начинаю «ту» ненавидеть. Я не знаю, кто она. Но это безразлично. Сейчас я пойду спать, лягу в постель и стану думать и говорить с Неведомым! Я думаю о Коле, и мне грустно и гадко! Ах, это восемнадцатое! Зачем оно существует?! В календаре нет этого числа. Он его смял. Но я отняла. О, я многое могу! Я боюсь за него!
Август 25, четверг
Настроение ужасное. Прямо не знаю, что с собой делать. Иногда, на мгновенье, забудусь – но потом опять приходит та же мысль, и снова гадко, пусто и неопределенно. От К. нет писем. Свое я выслала 19-го и, по моим расчетам, должна уже получить ответ, если, конечно… Нет, нет, никогда! Боже мой, это было бы ужасно!! Я стараюсь внушить себе мысль, что он это не исполнит, не сделает, нет; о… мгновеньями находит такой жуткий страх и гнетущее беспокойство, что даже описать трудно. Тогда я начинаю бродить по комнатам, в нашей гостиной еще не сняты чехлы – и она такая пустая, мертвая, неуютная. Это ужасно – сознавать свое бессилие. Хотя… я никого никогда не прошу. А если это и бывает, то страшно редко. Но в этом случае я бы забыла свою гордость. Я бы просила, я бы дала так много – лишь бы этого не было! О, Боже… Однако что я говорю? Разве не все равно. Что я? Что со мной? Не знаю. Я всегда ничего не знаю, не потому, что не хочу знать, а потому, что не должна знать! Но… все равно! О, да, да… Все равно. Так должно быть всегда. И я подчиняюсь этому «должно».
Август 27, суббота
Мой дневник живет ровно год. Но теперь я так к нему привыкла, что без него было бы скучно. Все-таки всегда и везде сознаешь, что имеешь такую небольшую клеенчатую тетрадку, в которой записаны некоторые дни моей жизни. А по вечерам иногда находит страшное, сильное желание уйти в свою комнату, взять эту тетрадку и занести какое-нибудь происшествие. И даже я так привыкла к этим листкам, что, право, не знаю, как отнесусь к новой тетради (ведь эту же когда-нибудь кончу?). Помню, будучи последний раз в Гельсингфорсе, я не взяла с собой дневника (мама велела оставить его дома, боясь, что при осмотре вещей таможня может задержать тетрадку). И как было грустно без него. Правда, можно было написать на почтовой бумаге, а потом перенести сюда, но это длинная история, и переписку я не терплю. А было так много интересного! Главное, было ново и, пожалуй, оригинально. Почти все одинаковые характеры, взгляды, вкусы. Это интересовало, заставляло ждать еще что-то. И эти вечера… (ведь не могу же сказать… ночи). Но все равно… Одним словом, было очень хорошо. И промелькнуло быстро и властно. Оставило глубокий отпечаток. Что будет дальше? От К. писем все нет и нет! Право, не знаю, что такое?!..
28 [августа], воскресенье
Погода очень неопределенная, как и мое настроение сегодня. То дождь, то солнце; то улыбка, то грусть. После двенадцати ездили сегодня [к] m-elle Girard. Мама хотела с ней поболтать и в то же время внести плату за первое полугодие. Ожидали меня некоторые новости: сама начальница будет у нас классной дамой, m-elle Неклюдова отказалась от русских уроков. Их будет преподавать ее племянница, в шестом прибавилась еще новая ученица, какая-то Lydie, но самое неприятное впечатление на меня произвело известие, что, может быть, Ж.В. останется у нас продолжать курс. Вся моя надежда в том, что ее задержит математика. Никого из учительниц не видела; мне кажется, они обижены, что я им ничего не писала летом; но, Бог мой, ведь это не входит в круг моих обязанностей! После обеда, к чаю, пришел N. Что поделаешь! Пришлось, конечно, выйти. Но держала себя я крайне серьезно, спокойно и деловито. Он говорил, что записан в авиационную школу и только ждет приказа выехать из Петрограда. Потом спросил: почему я ему ничего не написала с Финляндии? Ясно и коротко ответила, что вообще никому ничего не писала. (На этот раз, увы, солгала! Мои письма с Финляндии получали очень многие.) N смешон и жалок. Мне совсем не нравятся эти черты. Это глупо и некрасиво (que faire!). В семь зашла Евгения Алексеевна. Вот тип, который я не могу никак разгадать. Очень много схожего с мамой, но и много странного. Хотя сама ее жизнь бурная, яркая, одинокая! Дочь турецкого бея и немецкой баронессы, она не знала никогда родного дома. Воспитание получила чисто английское: гимнастика, прогулка, занятия и т. д. Маленькой девочкой перекочевывала с одного дома в другой: и княгиня Ливен, и графиня Шувалова, и тетка Е. Черткова [169] … А в десять лет ее перевели в православие (раньше она была лютеранкой, кажется!). И в это время ее перевезли в Ясную Поляну, к «самому дедушке» Толстому. И первое, что ее привело на мысль, что она совершенно одинока, это слова жены Льва Николаевича [170] : «Она чужая!» Далее мне известно очень мало. Знаю только, что она окончила высшие курсы и получила звание городского техника (после войны, вероятно, Е.А. будет сдавать государственный экзамен на инженера-архитектора-строителя). Потом познакомилась с каким-то старым поручиком и однажды появилась на его квартире, просто и наивно ему заявив, что ей очень нравится у него, она убежала из дому и останется жить здесь. Вскоре вышла за него замуж, а теперь оставила его одного. Не берет от него денег и поступила старшей сестрой в один из лазаретов Союза Городов [171] . Остальное покрыто мраком неизвестности. Она довольно недурна, образованна, умна, горячая последовательница Льва Николаевича и распространительница его идей, которых сама свято придерживается, помогая и деньгами и советом нуждающимся. А сама вечно неопределенная, порывистая, с добрым, симпатичным лицом и неимоверно грустными глазами. Глубокий философ и пессимист, она сразу определяет характер человека, словно видя его мысли и желания. А на удивленные вопросы, откуда она это знает, Евгения Алексеевна лишь печально, странно улыбнется и быстро нервно проговорит: «Жизнь! жизнь! чему она не научит?..» Мне же сказала, что я взрослый ребенок (да, да!), многое вижу, многое понимаю, может быть, и не совсем, но стараюсь глубже вникнуть в смысл и разобраться в дальнейшем. Сначала опрометчиво, сломя голову, что говорить, бросаюсь в жизнь, ловлю блестки удовольствия и радости, но потом останавливаюсь, глубоко вдумываюсь и разбираюсь во всем, анализирую почти все – и, не найдя того, чего бы хотела, снова прячусь в свою раковину и выжидаю «моей настоящей жизни»!!
169
Фамилию Евгении Алексеевны выяснить не удалось. Вероятно, она в детстве воспитывалась в домах княгини Н.Ф. Ливен (Б. Морская, 43), графини Е.И. Шуваловой и Е.И. Чертковой (на Среднем пр. Васильевского острова). Они содержали в 1870–1890 гг. петербургские великосветские салоны, которые одновременно являлись центрами молитвенных собраний евангельских христиан (одной из христианско-протестантских сект, близкой баптистам).
170
С.А. Толстая.
171
К 1916 г. в Петрограде было около 300 лазаретов Петроградского городского комитета Всероссийского Союза городов – общероссийской общественной организации, созданной в августе 1914 г. в Москве на съезде городских голов в целях всесторонней помощи фронту и тылу.
29 [августа], понедельник
Такой ясный, светлый, хороший день! Очень, очень тепло, хотя есть сильный ветер. Моя легкая, шелковая юбка все время приподнималась во время утренней прогулки; прямо ужасно. К обеду снова пришла Евгения Алексеевна. К ней очень идет костюм общинной сестры: она кажется старше, серьезнее, строже. С мамой она уехала кататься на острова; я осталась. Не хотелось что-то! И сидела совершенно одна; брат занимался в кабинете с учителем, прислуги вели себя очень тихо, а я думала, читала, грустила… Мне не было скучно, нет, но неимоверная, тяжелая тоска овладела мною. Я читала «Atala» Chateaubriand’a [172] , но едва понимала смысл, а сама грустила непонятной и волнующе-гадкой грустью. Хотелось пройтись, но одной нельзя. Запрещают, что поделаешь! Потом начала писать реферат (Елена Владимировна нас забросала работой на лето, но, конечно, никто ее исполнять не думал!), бросила, протелефонировала Жене. Новостей немного, да и не очень интересные. Вечером думала, что в кинематограф пойдем, нет. Снова заехала Е.А. – мы с ней возились, шалили, смеялись, но… в душе было грустно и непонятно. Самое гадкое в моей жизни то, что я не понимаю себя и не отдаю ясного отчета в своих мыслях. Вечный хаос, вечное движение! А писем все нет и нет!
172
Речь идет о романтической повести Ф.Р. де Шатобриана «Атала, или Любовь двух дикарей» (1801).