Дневник

Гладков Александр Константинович

12 дек. (…) # Сегодня выходит на экран долго запрещавшийся фильм «Андрей Рублев»; Любимову разрешили «Кузькина»^[214] и инсценировку «Мастера и Маргариты». #

13 дек. (…) [после строки отточий: ] # Днем телеграмма от Нины Ивановны, что Эмма тяжело заболела, положили в клинику и она очень просит меня приехать. # Иду к Ц.И. и от нее дозваниваюсь до Н.И. # У Эммы подозрение на рак легкого. # (…) # Через несколько часов еду. ##

18 дек. Впервые за несколько дней сел за машинку. # Поездка в Ленинград и все связанное с Эммой, а по возвращении налетевший как смерч грипп. # (…) # Ленин-град — как тяжелый сон: эта квартира на ул. 3-го интернационала, которая мне давно не мила и угодничающая Нина Ивановна, столько наговорившая обо мне гадостей Эмме, тень Эммы в комнате, поездка в больницу на улицу Рентгена, смесь надежды и ужаса, сидим в приемной с Н.И., потом смотрим на Эмму напротив ее окна (по просьбе фельдшера она на полминуты

раскрыла окно на 6-м этаже), понимаю, что не могу прожить тут и двух дней и беру билет на вечер (…), разговор в купэ с евреем из Одессы, неожиданно откровенный. # (…) # И вот уже сутки лежу не вставая и ничего не ем. Температура, кажется, спала, но кашель сменился насморком. # Читаю «Ночь нежна» Фицджеральда^[215]. # (…) # Дочитал роман Фицджеральда. Он хорош. (…) [при этом АКГ критикует автора предисловия к роману — А. Старцева] ##

19 дек. (…) # (…) раскрыл «Правду» и прочел на первой полосе извещение о смерти Твардовского… # Еще полторы недели назад Закс позвонил Ц.И. и сказал, что ему стало хуже, а Валентина Александровна тоже звонила, но об отце ничего не сказала. Столько раз уже было это за пятнадцать месяцев, что он лежит, — то хуже, то лучше, то совсем плохо — и все это длилось, и как всегда бывает — к его болезни стали привыкать… # И вот он умер… # Его еще при жизни начали называть «великим», что не помешало однако отнять у него журнал, а последние 15 месяцев он уже так мало значил, что «великим» его называли в каждой третьей газетной статье, и в этом чувствуется привкус благодарности за то, что он стал так мало мешать всем, что его безопасно было называть, как угодно. #

[на листе дневника вклеена программка спектакля «Молодость театра» — Латвий-ского театра юного зрителя в Риге: постановка Николая Шейко, помощник гл. реж. по лит. части Р.Д. Тименчик^[216]; премьера — 24 нояб. 1971]

20 дек. [АКГ критикует декорации и костюмы к спектаклю] # Мне думается, что Шейко попал в плен модной «левой» униформы (…). # Твардовский умер во время сна, часа в 4 ночи на субботу, т. е. в ту ночь, когда я метался с температурой. Последнее время у него уже начались боли, и врачи говорят, проживи он еще месяц, они стали бы мучительными. # Вчера он лежал у себя на московской квартире. Новомирские дамы поехали туда с сыном Маршака. Им открыл дверь Лакшин и поздоровался только с Маршаком. Его примеру последовали дочери. Это довольно гнусно, конечно. А Лакшин вышел в главные душеприказчики. Этого-то он и добивался. Тоже «карьера», своего рода… # Похороны завтра в первой половине дня на Новодевичьем: перед этим прощание в ЦДЛ. # (…) # Я чувствую себя получше (…).

21 дек. Зимнее солнцестояние. (…) Чуть пробивается солнце. Ветви деревьев голые. # В такую погоду хорошо после похорон выпить водочки, как это любил и умел покойный. И надо думать, немало будет выпито, как бы в поминки. Да и на настоящих поминках будет выпито порядком. # Спал лучше, хотя и неважно. Но привязался кашель с мокротой, верхний, неглубокий, но частый. # (…) # Смерть Твардовского ничего не изменит в литературе. Он уже выбыл из нее — и даже до своей болезни. Одной темой в окололитературных разговорах станет меньше: о здоровье Твардовского — вот и все. # В последний раз я видел его на похоронах Н.Р. Эрдмана. Помню, как он медленно, еле-еле поднимался по лестнице в Доме кино. Он уже плохо себя чувствовал. Это было недели за три до инсульта, хотя уже тогда говорили, что он «плох». # Знаком я с ним не был, хотя и печатался в «Новом мире» под его редакцией изредка. Несколько раз встретив в коридоре редакции, он смотрел на меня вопросительно, в упор, но не кланялся, а я тоже. Еще я стоял с ним в одном почетном карауле на похоронах К.И. Чуковского и он тоже перед этим все смотрел на меня. Но не поздоровался. Я — тоже. Не думаю, что я мог бы с ним близко сойтись, даже так, как с Эренбургом или Паустовским. И хотя он литературно знал меня — и по своему журналу, и вообще, а Валентина Александровна говорила, что в дни юбилея он особенно отметил несколько писем, в том числе и короткое мое, я и не старался с ним познакомиться ближе, хотя для этого стоило лишь съездить в Пахру и пожить у Юры дня два-три. Но не тянуло как-то по тому, что слышал о нем. # Как-то особенно ярко представляю Костю Ваншенкина, выпивающего и рассказывающего, как он выпивал с Твардовским. У него есть один такой довольно яркий рассказ. Сам Костя прекрасный собутыльник. # У Твардовского было бабье, какое-то непропеченное лицо, но иногда выразительное. #

22 дек. (…) # Лева удивлен, что на похоронах Твардовского было народа меньше, чем у Эренбурга и Паустовского. И почти никакого подъема, хотя советская литература была вся. Фальшивые речи по бумажкам, в почетном карауле недруги. Соложеницын^[217] был и на кладбище, вел к могиле вдову поэта, и потом уехал с ней на машине. Кто-то видел, как он перекрестил могилу. # Потом, как я и думал, все поехали пить в ЦДЛ. # (…) # От Ц.И. записка: приехала Л.Я. Гинзбург и остановилась у Мелетинских^[218]. Уже ищет меня. Будет до января. # (…) # Читаю роман Т. Вулфа. Великолепно. ##

23 дек. Мороз. Кашляю. Не выхожу. Хочется спать, но боюсь ночной бессонницы. # Дочитал Вулфа. Хорошо, а местами великолепно. Какие бы книги

писал этот человек, проживи он дольше. М.б. он самый «настоящий» из всех писателей своего поколенья. # (…) # Горькие рассказы Левы о Володе^[219]. Когда он напивается — а он делает это ежедневно почти, — то он начинает говорить, что его «жиды объе…ли». Он имеет в виду замужество бывшей жены Милы и ее предстоящий отъезд в Израиль^[220]. Но весь их разрыв — дело его глупой головы. И когда это происходило, нового мужа Милы еще не было на горизонте. Но кто бы мог сказать, что так будет. А было время, этого Володю исключали из ГИКа <ВГИКа?> за «либерализм» и он весь вписывался в задние ряды прогрессистов. Каково это Леве? # Что там с Эммой? ##

24 дек. (…) # Сижу часа полтора у Ц.И., которой тоже лучше. Ей часто звонит В.А. Твардовская. Соложеницын приехал в ЦДЛ вместе с Кавериным, но его не пропустили. Он прошел в здание с другой стороны. Вдова Твардовского умоляла, чтобы дали слово Дементьеву^[221]. Отказали, хотя он уже написал и ничего в речи такого не было. Она взяла «реванш» на Новодевичьем, не отходя там от Солженицына. Этому помешать уже никак не могли. #

26 дек. Вечером смотрим с Ц.И. передачу «У театральной афиши» по ТВ. Наша беседа за круглым столом с И. Вишневской была показана в конце (с небольшими сокращениями)^[222]. В общем — прилично. С удивлением смотрел и слушал себя: мастит, самоуверен, какой-то «дворянский» прононс, почти генерал Игнатьев. (…) # [известие от матери Эммы: ] Эмме лучше, кажется ничего страшного у нее не нашли и в пятницу ее должны взять домой. #

28 дек. Сегодня в «Сов. культуре» [о 600-м спектакле «Давным-давно» в Театре Советской Армии: АКГ обижен, что его самого, автора, не удосужились предупредить заранее] #

30 дек. [АКГ в ЦДЛ] # (…) исключен Галич. Исключил его московский секретарьят^[223]. (…) # (…) Если бы я не знал его лично так хорошо и близко, я возможно относился бы к нему серьезнее (…) ##

1972

1 янв. Семьдесят второй. Високосный. Посмотрим! # Почти до четырех утра у Бориса Натановича^[2]. Настроение — никуда, кашляю. Но еда была вкуснейшей и настоящее французское шампанское, превосходное. И конечно индейка. Еще был старичок Вольф, потом пришли Васильевы, соседи. Мой спор с Васильевым об эмиграции. # Б.Н. начал по моему совету писать воспоминания и написал главу «Эйзенштейн в Париже». Недурно. # (…) # Калик^[3] часто звонит из Тель-Авивы^[4] знакомым. Он будет снимать фильм о варшавском гетто, но ждет, пока выпустят из СССР оператора А. Кольцатого^[5]. Он не делал никаких антисоветских заявлений и держится в стороне от антисоветски — настроенных репатриантов. # На секретариате, исключавшем Галича (Гинзбурга), за строгий выговор проголосовали: Катаев, Арбузов, Рекемчук и Барто^[6]. Подоплека дела еще неясна^[7]. # В Москву вернулась из ссылки Лариса Даниэль^[8]. Юлий Даниэль живет в Калуге. # (…) # Б.Н. продает свою машину, с тем чтобы купить новую. # Не могу найти свою любимую трубку, английскую — подарок Ильи Григорьевича. Мог потерять ее вместе с телефонной книжкой и м.б. на улице 3-го Интернационала^[9], где я небрежно бросил свой пиджак на кресло, а не повесил. (…) Простить себе не могу — такое разгильдяйство…^[10]##

2 янв. (…) # Обедал и просидел часть вечера у Ц.И. К ней заходил Б.Г. Закс, нервный, взвинченный, подавленный смертью Твардовского^[11]. Говорили о разном. # Исключение Галича подготавливалось неделю. Т. е. за неделю его предупредили. Он сам сказал Марьямову, что «это все старая новосибирская история», но, вероятно, к ней что-то и добавилось. Кто-то сказал, что «досье» о нем довольно пухлое. По сведениям Л. [Левицкого?], Арбузов говорил о Галиче очень резко, но голосовал за выговор^[12]. Кацева опасается расширени[я] акции: например[,] на Копелева, который оказывается, печатается в газетах ФРГ. Евгений Маркин действительно исключен в Рязани, но под соусом «аморалки», хотя на заседании говорилось о пресловутых стихах. # По рукам ходит письмо Солженицына о похоронах Твардовского. Оно коротко и написано лучше другой его «Публицистики»: нет и бога, и разных славянизмов. # (…) # Будто бы через несколько дней в парижской «Монд» будет напечатана статья Солженицына о Твардовском^[13]. ##

(л. 5) [далее в дневник вставлен текст письма Солженицына, озаглавленный «К девятому дню» — машинопись, но другой печати, чем в остальном дневнике АКГ: интервалы больше, 2-я или 3-я копия, с опечатками и особенностями написания:?-жеданно-горькими тяготами … не борожден лоб; вся нечетная дюжина (?) секретариата; раздалутся голоса молодые]^[14] Есть много способов убить поэта. # Для Твардовского было избрано: отнять его детище, его страсть — его журнал. # (…) # К ДЕВЯТОМУ ДНЮ # А. Солженицын #