Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Все еще ищу коничку. Просят 700 р. плюс литр. Ищем.
Говорят, что мы опять — 1-ый Белорусский.
Любопытны здесь разговоры о немцах. Ощутимого зла они не причинили, жители говорят — не успели, ибо деревню заняли партизаны. Но отзывы о них, то, что Горбатов называл «под немцем» — любопытны.
Старик. Сосед. Говорит:
— Немцы? Це же некультурная нация — в хате серут.
Сын моей хозяйки — 8-ми летний Петя (или, как он себя называет Петр Наумович Медведчук) шустрый, белесый, с живыми светлыми глазами паренек, очень любознательный, весь день торчит около меня, лопочет про все спрашивает, всем интересуется, все щупает.
— При немцах я бы не мог так стоять около вас — сразу бы выгнал за дверь. Я немца ни одного не бачил, чтобы был добрый. Все — га-га-га!
Он, между прочим, гордится тем, что не курит.
— У нас на хуторе всего трое некурящих.
А вчера спросил Непомнящего
— Что ты все один, да один? Надо тебе молодую девку? Познакомлю, тут есть одна.
В Ельске, на улице, подошли ко мне трое оборванных детей лет 9-10. Робко остановили, я думал будут просить денег или хлеба.
— Дяденька, нет ли у вас маленького карандаша? В школе писать нечем очередь длинная.
Я дал им карандаш. Забыл даже поблагодарить, они торопливо пошли по улице, изо всех сил рассматривая приобретение и, видимо, споря — кому им владеть.
Вчера отмечали 42 года Галаджева. Был банкет. Мой Сашка удивлялся перед Непомнящим — почему нас не позвали.
21 апреля.
И вчера и сегодня — холодные дни. Какая-то дырявая весна. Вчера и сегодня — поиски конички. Сегодня в автобазе шоферы обещали «достать» за 1.5 литра + 100 р. Денисов уже приобрел полуось за поллитра и ездит, как на новой.
Сегодня говорил с полковником Калашниковым из 4–7. Рассказывал о Ковеле. Окружали немецкий гарнизон (6–8 тыс.) Три пехотных дивизии. Углубились на 25 км на запад. Держали недели полторы. Потом немцы прорвали танками. Но и сейчас наши две дивизии сидят на улицах Ковеля, в т. ч. на Монопольной. Театр действий — отвратный: болота, леса. Немецкие самолеты висят над передним краем, на всех коммуникациях. Летают «Фоке Вульф 190» и бросают контейнеры с мелочью.
Сегодня днем был у полковника Смыслова. Он рассказывает, что против нас больше 30 дивизий, в подавляющем большинстве немецкие, мадьярские — во втором эшелоне. Основные силы противника — на нашем левом фланге, в том числе танковые — 4, 5, на подходе 20-я и уже дерется «Викинг». Она была в Корсунь-Шевченковском окружении, считалась уничтоженной, но сохранила 1600–1700 человек (без техники, конечно), впитала в себя другие батальоны, пополнилась, конечно, танками и сейчас представляет серьезную силу. Из пехотных интересна 214-ая, переброшенная из Норвегии, и еще одна — из-под Ленинграда.
Около 800 самолетов. Появился и генерал Миттенгоф (?), командовавший корпусом в районе Корсунь-Шевченковского.
Когда мы зашли полковник перебирал немецкие солдатские книжки. Показал одну: рождения 1902, по профессии — художник, рост 155 см, размер ноги — 42.
Паша Трояновский рассказывает, что три дня назад немцы подвергли ярой ночной бомбежке Калинковичи. 68 самолетов!
Видел Розенфельда. Вчера в газетах было опубликовано сообщение английского министерства иностранных дел (или информации?) о цензуре дипломатической почты. Я спросил: как он расценивает это?
— Начало второго фронта, — ответил он. — Я считаю, что он откроется в ближайшие 2–3 недели. В этом меня убеждает много фактов, в том числе изменение целеустремленности бомбежки Германии. Сначала они бомбили города, потом верфи, потом авиазаводы, а сейчас все силы брошены на ж/д узлы Франции. За вчера и сегодня одни англичане сделали 1800 самолетовылетов. Зачем? Они же знают, что ж/д разрушения восстанавливаются быстро. Кроме того, учтите высказывания — очень решительные — Эйзенхауэра, взятие де Голлем власти в свои руки, да и Рузвельту, чтобы переизбраться в ноябре, нужно обязательно военные успехи.
Получил сегодня телеграмму из редакции: «Как только приедет Курганов езжайте в Москву. Лазарев.»
Ответ ли это на мою — о поломке конички, или я просто зачем-то понадобился.
22 апреля.
Получил телеграмму от Мержанова, что под Севастополем погиб Миша Калашников! Да что же это такое!! Эх, Миша, Миша!
23 апреля.
Сводка: «ничего существенного на всем фронте».
Сегодня долго сидели с Непомнящим у полковника Ивана Алексеевича Прокофьева — с 10 ч. вечера до 3:30 ночи. Без дел, разговаривали обо всем, легко и приятно, отдыхая, слушали радио — легкую музыку, тоже легко и приятно. Он долго работал в войсках НКВД, много рассказывал о быте чекистов, их жизни, бдительности не только вообще, но и в быту и даже в интимной жизни.
— Что такое бдительность? — говорил он. — Знаете, это — какое-то особое чувство. Вот помню — оборонный завод. Часовой, обыкновенный рядовой Ванька, стоит у контрольных ворот. Проходит один инженер, которого он видит каждый день. В это раз он останавливается, что-то роется в бумагах. Обыкновенная вещь, а когда после Ваньку этого спросили, что вызвало его подозрение, он мог сказать только об этой суетливости. Но нам ясно, что были еще какие-то неуловимые нюансы в поведении инженера, которые насторожили и обеспокоили часового. С пропуском у инженера все было в порядке. Часовой пропустил его и с нетерпением ждал его обратно. Все прошли, а его все не было — уже полчаса прошло, как ушел последний. Это тоже увеличивало подозрения Ваньки, хотя он сам не знал почему. Действительно, мало ли по какому делу мог задержаться инженер. Вот и он, торопится. — Пропуск! Дает знакомый, много раз виденный пропуск. Под мышкой — книга.
— Дайте!
— На!
Берет, листает.
— Что ты смотришь, она же на немецком.
Молчит, листает по листику. И долистался — два склеенных листика. Отодрал — между ними чертеж, калька! Ванька вызвал карнача. Инженера ввели в караульное помещение. Карнач по инструкции имеет право произвести поверхностный обыск (нет ли оружия). Только хотел приступить — позвонил телефон.
Воспользовавшись тем, что карнач повернулся спиной, а другой боец, находившийся в комнате, смотрел в окно, инженер вынул из заднего кармана брюк какую-то бумажку, скомкал, наступил ногой и стоял индифферентно. Но, оказалось, что боец, смотревший в окно, внимательно наблюдал в отражение стекла все, что было сзади, и сообщил карначу. Под ногой был второй чертеж. Так разоблачили целую диверсионную организацию на заводе.
В осенние дни 1941 г. Прокофьев был комендантом Молотовского района в Москве. Я спросил: много ли тогда вылавливали диверсантов, смутьянов, шпионов?
— О, очень много и самых разнообразных. Большинство — служащие, инженеры; среди смутьянов и всяких «голосов», утверждающих, что немцы совсем не страшные люди — больше пестроты, начиная от слепых в очередях, кончая выступлениями «знакомых» на призывных пунктах. Почти все шпионы — не свежие, а посеянные давно, задолго до войны, кое-то из них только в 1941 г. получили приказ действовать, а ряд — нет, просто получали деньги.