Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Ребята едут на 1-й Украинский. Я объяснил им новую обстановку. Они призадумались. Я предложил остаться. Решили так: едут до Киева, говорят по телефону с редакциями и — в случае согласия — едут к нам.
Часиков в 9 ввалилось еще четверо: Непомнящий, подполковник Илья Пеккерман (редактор армейской газеты), подполковник Дубов (нач. его издательства), поэт Михаил Светлов в майорском чине.
Исправно дымили часа два. Потом пришел Федя Киселев. Легли в 4-м часу утра. Встали в 8. Уехали в 9.
Ребята рассказывают интересные вещи. Оскара и других (числа 2–3 апреля) ночью вызвал Поспелов. Это было в 3 ч. утра. Призвал наших из отдела, прервал работу над газетой. Сказал, что только что от Александра Сергеевича. Сказано, что продолжаем неправильно освещать военные дела. Увлеклись тактическим разбором операций. Это мало дает читателю и, порой, сообщает кое-что противнику. Надо сосредоточить основное внимание на людях. Очерки, очерки, очерки! И Петр Николаевич тут же спросил Оскара — не сможет ли он дать очерк в номер. Указано также, что мы слишком схематично освещали занятые города: даем с налету, в тот же день. Совсем не грех дать и через несколько дней, вернуться к теме.
30-го марта было в редакции партсобрание (на котором сняли выговора с меня и других). Произошло это так. Лазарев подал заявление в партбюро о снятии с него выговора. Гершберг предложил снять также и с меня и Мержанова. Согласились. Когда на собрании Золин доложил о решении бюро — Ильичев бросил реплику:
— Бронтман и Мержанов не подавали заявления. Может быть, они еще не прочувствовали?
Ему ответил Золин, что Бронтман все время на фронте.
— Да. А Мержанов?!
Одначе, собрание решило, что сие не обязательно. Тогда Ильичев предложил обсудить работу отдела, т. к. речь идет о руководителях. Выступали Ильичев, Кирюшкин, Мержанов, Парфенов, Лазарев и др. Говорили, что работа улучшилась, но по-старому — не умеют маневрировать и поэтому на нужных участках нет вовремя людей. Мержанов говорил о неправильном использовании людей: Бронтмана, Курганова, Павловского держат на тихих участках. Лазарев возражал, говорил, что должны учитывать не только сегодня, но и завтра. Решение о нас — единогласно.
Гвоздь разговоров — Александр Самойлович. Его обвинили в семи смертных грехах. Он привел в действие всю свою артиллерию, в том числе «БМ» РГК. События разгораются, пока была артподготовка. Любопытно!
Верховцев рассказал обстоятельства гибели Пети Олендера. Он приехал из Киева на пункт, где был — в с. Лясовку (то село, куда я с Левкой ездили в феврале). Оттуда остальные уже уехали. С Петькой был Хомзор, — фотограф «Кр. Звезды». Он послал Хомзора на машине в Андрушевку — узнать, не отбыл ли и узел связи, а сам остановился в своей хате. Через несколько минут вбежала туда с плачем хозяйка той хаты, где мы жили три дня (хата, где жил Яша Макаренко), и рассказала, что в село пришли три пьяных военных с автоматами, грабят, а один из них насилует ее дочь Нину (помню ее — 18–19 лет, в теле, работала на почте, кажется). «Ратуйте!». Петя сразу пошел. Вошел в хату (через 3 дома от него) — все так. Он выхватил пистолет («маузер», обмененный в Красиловке с Мих. Сиволобовым), но перекосило патрон. Бандит схватил автомат и выпустил очередь по ногам. И скрылся. Вскоре приехали шофер (Коля Тесско и Хомзар). У Петра — нервный шок. Немедленно повезли в Житомир 50–70 км. Все время был без сознания и там умер. Бандитов не нашли. Предполагают, что бендеровцы.
Обстоятельства ранения Николаева таковы. Ехали несколькими машинами. В одном селе попали в засаду. В домах не перекрестке стояли пулеметы. Ударили из них и затем напало человек двести. Убили нескольких спутников, но наши все же успели занять оборону, отстрелялись. Николаев был тяжело ранен. Вскоре туда подошли войска. Никого не нашли. В домах, где стояли пулеметы ни души. Взятые на допрос жители: мы ничего не знаем, не видели, слышали выстрелы, вот и все. Сволочи!
Пеккерман недавно летал в Ровенскую область. Рассказывает, что там шайки по 1000–1500 человек. Пришлось выделить войска на охрану коммуникаций. Борьба с ними ведется и мечом и разложением. Блядское население кое-где поддерживает бандитов. Сейчас там проводится призыв. В одно селе надо было призвать 250 человек. 30 пришло само, а 220 привезли с автоматчиками. Вот гады!
В Москве улицы освещены (даже Старая Башиловка). С 15 апреля открываются коммерческие магазины. Все сходят с ума от Вертинского и цветного фильма «Багдадский вор».
Работники 7-го отдела рассказывают, что немцы прорвали наше Ковельское кольцо. Идут жаркие бои.
Сегодня — чудный солнечный день. Все тает.
10 апреля.
Слякоть, грязь по пояс.
Вчера был у меня майор Меркушев — его полк вернулся из боя., он зовет в гости. Некогда.
Завтра уезжаем на новое место — на Белорусский фронт.
Написал сегодня «Исповедь майора Ганса Бидерманна». Посылаю телеграфом в Совинформбюро полковнику Ризину.
Немцы сообщают, что мы взяли Одессу. Ура!!
Вчера бомбили соседнее село. Я и не слышал.
«Исповедь майора Ганса Бидерманна»
Много за время войны я видел дневников немецких солдат и офицеров, но такого исключительного документа, как личные записи майора Ганса Бидерманна, я еще не встречал. Автор их — начальник разведотдела 56-го танкового корпуса — был, видимо, хорошо связан с кругами высшего германского офицерства, и это придает его заметкам особый интерес. Бидерманн, конечно, никогда не рассчитывал, что его дневник попадет в посторонние руки, и изъяснялся поэтому с похвальной откровенностью.
С цинизмом садиста описывает он потрясающие картины зверской расправы гитлеровских войск над беззащитным населением оккупированных советских районов. Эти кровавые тризны начались с первых же дней похода на восток. Так еще 3 июля 1941 года Бидерманн помечает: «с. Майков (район Ровно). Около 30 русских было уложено на землю в один ряд. Наш танк проехал по ним и раздавил их. Некоторые все же остались в живых. Их пристрелили». По пояс в крови шли немцы по советской земле. Майор считал это в порядке вещей. 27 октября 1943 года он хладнокровно поучал самого себя: «Не надо быть мягкотелым. Мы должны стать еще более жестокими и в еще большей степени действовать без оглядки».
Наиболее интересны в дневнике записи, относящиеся к прошлому году. Под ударами молота Красной Армии с Бидерманна слетела вся позолота, и от прежнего петушиного высокомерия не осталось и следа. Его заметки 1943 года реалистичны и, если можно так выразиться, меланхоличны. Сталинградский разгром застал его, судя по записям, в Берлине, в Военной Академии Генштаба. Настроение германских верхов в эти дни было сумрачное. 21 марта 1943 года Бидерманн записывает: «Я достал приглашение на правительственные торжества в Цейгхаузе. Выступал фюрер. Вид у Гитлера был плохой и измученный».
Мы помним, как в свое время немцы храбрились и, скрывая растерянность, спешно пытались доказать, что падение Муссолини является чуть ли не положительным фактором, а капитуляция Италии есть, мол, просто радостное избавление от ненадежного союзника. А вот, как это на самом деле было принято гитлеровским офицерством: «26 июля 1943 года. Все мы совершенно потрясены известием о том, что Муссолини свергнут. Трудно теперь продолжать быть оптимистом, потому, что положение выглядит очень серьезным. К тому же отдан приказ об эвакуации Берлина. Два дня подряд все вокруг напоминает сумасшедший дом. Носятся самые дикие слухи, нас тоже переводят… 22 сентября. 8 сентября капитулировала Италия. В следующие дни удар следует за ударом. Итальянская армия распущена, а флот предался англичанам».