Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Дело было на 1-м Украинском фронте.
Оттуда сейчас приехал работник Воениздата Пукман. Рассказывает о гибели Пети Олендера. Приехал он в какую-то деревню. Шел по улице, женский крик. Вошел в хату: какой-то в военном кителе — не то грабит, не то бьет женщину. Он вступился. Военный схватил автомат и прострочил ему ноги. Все. Поймать не удалось — националист скрылся.
Пукман рассказывает, что там же от гранаты, брошенной националистом, ранен Ватутин. Я был у него вместе с Лидовым пред Киевом, в Требухово.
Сегодня за обедом рассказали, что немцы начали минировать дороги с самолетов. Бросают «лягушки». Вчера на шоссе на Довск подорвалось 12 человек, в том числе один майор — оторвало ногу.
Давно ничего не писал. Надо бы сегодня и завтра написать хоть пару вещей на «Гонолулу».
2 апреля.
Вчера разговаривал по прямому проводу с Лазаревым — он меня вызвал. Попросил обрисовать обстановку, сказал, что нужны материалы об авангардной роли коммунистов, не могу ли написать несколько передовых, сообщил, что партсобрание сняло с меня выговор (за Сталинград). Я ответил, что обстановка сложная, неопределенная, спросил — когда приедет Коробов. Он сказал, что Коробов болен, другого прислать сюда не могут, а если обстановка позволяет, то отзовут в Москву и меня. Я сказал, что это пока нецелесообразно.
На узле встретил Леву Безыменского. Он сказал: против нас сейчас 17 дивизий, было 20, но 3 немцы оттянули из-за Друти в район Ковеля, окруженного еще три дня назад войсками 2-го Белорусского фронта. Немцы там контратакуют, но пока туда удалось прорваться только трем немецким танкам. В районе Каменец-Подольска окружено 5 немецких танковых дивизий (почти все, что у них было на юге) и 4 пехотных. Пытаются пробиться на запад — идти 110 км. Прут мы форсировали на фронте в 90 км., углубились на 15 км. Дерутся там румыны. Немцы передают, что Иден уходит в отставку.
Вчера был день Похвальной Богородицы — какая погода, такая и весна. К вечеру задула пурга, мела всю ночь и бушует весь сегодняшний день. Намело огромные сугробы. Бушует, как в Маточкином Шаре. Хату совсем занесло. Читаю «Петра I» Толстого. Играли пульку у Киселева.
Сломал стекло лампы, сижу с очерком. Вот пошла жизнь.
5 апреля.
Буран кончился. Второй день светит солнце — чуть тает. Но холодновато. На улицах — сугробища. Ребята катаются на лыжах, на салазках. Всю деревню выставили на расчистку дорог. Но машины еще не ходят.
Летают немцы. Стрельба.
Вчера приехал на машине из Москвы Непомнящий. Доехал до Гомеля, оттуда брел пешком. Привез мне письма из дома, от Мержанова, Гершберга. Привез посылку: простыню, папиросы, пачку табаку «Казбек» (а папиросы — сотню «Казбека» и пачку «Фестиваля»!), пачку чая, пачку печенья и пять конфет! Лафа. Пишут, что все в порядке, вот только Абраму все хуже и хуже, почти не встает.
Вечером 2 апреля т. Молотов принял иноземных журналистов и сообщил им, что советские войска перешли границу Румынии. «Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции». Первое наше членораздельное заявление о том, где кончится война. Воображаю трескотню во всем мире!
Вчера вечером нач. отдела агитации и пропаганды полковник Прокофьев сообщил мне, что 2-й Белорусский фронт ликвидируется, а его хозяйства отдаются нам (не сумели освоить). Мы снова просто Белорусский фронт. Будем решать судьбу Ковеля (там три недели назад окружено 8000 немцев) и лезть в южную Польшу. Ол-райт!!
Хорошо сказал Прокофьев про Непомнящего. Шел разговор о московских кулуарных новостях. «Может быть Непомнящий их знает?» «Нет, не вхож». «А, может быть, он по наивности туда зашел?».
Сейчас возвращался из столовой с майором Шемякиным. Очень любопытная фигура. Профессор психологии, москвич, научный работник одного из московских институтов, читал, как будто, лекции в МГУ. Работает в 7-м отделе переводчиком. Два ордена — Звезда и Отечественной войны 2-й степени. Внешне — француз после пожара Москвы: костюм на нем висит, огромная, не по росту, солдатская шинель, вечно незастегнутая целиком, без пояса.
Говорили о логике. Он рассказал мне то, что как-то (на 1-м Украинском) рассказывал Сиволобов.
— Сталин вызвал людей и дал задание подготовить учебник логики для средних школ. Философы засели, швырялись, как мячиками, тезисами: логика и конкретность, логика и строительство социалистического общества, формальная логика — достояние идеалистов. Написали, подали. Тогда Сталин созвал второй раз людей, более расширенный круг. Лежала перед ним и эта рукопись, вся исчерканная красным карандашом. Разнес!
— Надо научить людей просто думать, уметь думать. А вы до сих пор спорите: что такое тарелка — тарелка или чашка.
Поскребышев раздал всем присутствующим по одному экземпляру логики старика Чалпанова. Она и издается сейчас, с очень небольшими изменениями. А мы долго еще бегали за нашими философами, мы — просто грешные ученые, и спрашивали: «Я — это не вы. Я — человек. Следовательно: вы не человек?»
Правда, они в течение одного дня начисто перековались и стали славословить формальную логику.
Ночью недалеко бомбили. Долго. Ракеты.
6 апреля.
Опять снег. Сыплется весь день.
С утра занимаюсь подбором материалов для корреспонденций в Совинформбюро.
Была Зак. Рассказала интересный эпизод, приводившийся в одном докладе Дм. Мануильского. Он цитировал статью, кажется, турецкой газеты. Там сообщалось, что в ноябре 1941 г. союзники предложили т. Сталину встретиться, чтобы обсудить порядок совместных действий, если Москва и Ленинград будут заняты немцами. т. Сталин ответил: «Москва и Ленинград никогда не будут заняты немцами. Стройте, господа, свои планы действий на иных предпосылках.» Хорошо сказано!
7 апреля.
Карусель! Моя тихая, маленькая хатка вдруг превратилась в бедлам. В 6 ч. вечера вдруг подъехали «Эмка» и «Виллис», в ввалились Оскар Курганов, Левка Хват, корр. ТАСС капитан Николай Марковский и корр. фронтовой газеты 1-го Украинского фронта «За честь Родины» кап. Верхолетов. Машины загнали в наш дворик, сели есть. У ребят — косервы, водка, хозяйка добыла молока, сварила бульон.