Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Важнейший недостаток книги — изложение философских систем оторвано от истории, экономики, политической борьбы того времени. В результате она приобрела характер аполитичный.
Изложение различных философских систем дается в духе объективного изложения, пересказа. Не показаны их подосновы, классовые основы той или иной системы. В книге не объяснено, например, почему особенного развития достигли философские воззрения в Греции. А дело заключается в том, что в Греции был расцвет культуры, греки много ездили по миру, и к ним много ездили, торговые связи выходили
Особенно подробно Хозяин останавливался на критике немецкой идеалистической философии. Главная критика в книге должна была идти с точки зрения направленности всей философии Гегеля, а этого нет. А ведь Гегель был напуган французской революцией и поэтому пытался создать стройную философскую систему, которая оправдывала бы существовавший в Пруссии порядок и тянула назад от идей французской революции.
Хозяин подчеркнул, что неправильно называть Гегеля просто консерватором. Если правильно оценить тогдашнее положение, что надо сказать, что он тянул человечество назад, все, что угодно — только не идти по стопам французских материалистов, создать систему, которая опрокинула бы идеи французской буржуазной революции.
Хозяин говорил о значении идеологии марксизма, как символа веры, как жизненной основы нашего мировоззрения, и со всей силой подчеркивал, что Маркс и Энгельс — не догматики, а живые вожди живого учения, и этого никогда нельзя забывать. Правда, Маркс использовал некоторые положения Гегеля, но Гегель писал очень противоречиво, сам себе противоречил, и Маркс воспользовался этими противоречиями.
Особенно важно не допускать аполитичность в научных статьях. В них должна быть боевая политическая направленность. Важнейшей задачей Хозяин поставил — будить сознание у советских людей, воспитывать любовь к партии, которая бессмертна.
В заключение беседы Хозяин подчеркнул, что книга интересная, и что никто из философов такой книги не написал, т. е. исправить ее можно. В книге нет боевого политического духа и надо основательно поработать, чтобы переработать ее по-настоящему.
11 февраля.
Ну, кажется, в основном закончили избирательную компанию. Я делал номер на 9-ое, 9-го парились с материалом до 8 ч. утра, вчера я сидел до 7. Пора возвращаться в свой отдел, а то там дела совсем развалились.
Компанию, как будто, провели неплохо. Сегодня у нас крутили кино («Глинка»), я сидел рядом с Поспеловым, и он выражал мне свое большое удовлетворение.
Я совершенно измучился за эти три выборных месяца, похудел, щеки впали до языка, нарушился сон — ложусь и ворочаюсь по несколько часов.
24 февраля.
Дня три назад был в ВОКСе на очередном приеме. На этот раз — Ливанской и Сирийской делегаций культурных связей с СССР.
Встретил там Ботвинника — как всегда подтянутого, светского, уверенного, с насмешливым блеском очков, в обычном темно-сером костюме. Он был один, жена танцевала в спектакле, в Большом, он нетвердо назвал постановку.
Сейчас в
Мы встретились с ним в ВОКСе, в банкетном зале, и разговорились. Принял участие в беседе и комендант Москвы — генерал-майор Козьма Романович Синило в — грузный представительный мужчина, ярый болельщик спорта и — особенно шахмат.
— Ну как вы оцениваете турнир? — спросил я.
— Все идет так, как предсказывала «Правда», — улыбнулся Ботвинник. Впереди Керес, Смыслов и Болеславский, вплотную за ними — Бронштейн.
— А кто возьмет? — вмешался Синилов.
— Сейчас Керес оторвался на полочка (это было после 10-го тура — ЛБ). Впереди еще очень много испытаний. Если бы Керес за время с 1940 года играл в крупном чемпионате, он бы несомненно взял первое место. А сейчас может и не вытянуть. Но шансы у него очень значительны.
— Не хотелось бы видеть его в короне чемпионата, — сказал комендант.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — засмеялся Ботвинник. — Но не забудьте, что когда Красная Армия приближалась к Эстонии, он был в Норвегии (или в Швеции? — ЛБ), мог там остаться, но вернулся. Он любит своих двух детей, любит свою Эстонию. Правда, он, кажется, предпочел бы, чтобы она не была советской, но это он него не зависело.
— А как вы считаете шансы Болеславского? — спросил я.
— Очень высокими. Мы все недооцениваем его. Это очень крупный шахматист. Через десять лет он будет играть еще лучше.
— Чем объясняется странный миролюбивый старт Бронштейна? — продолжал я пытать. — Он с маху сделал шесть ничьих.
— Во-первых, он почему-то решил попробовать себя в позиционной игре, хотя всем ясно, что это — не его стихия. Во-вторых, — тонко заметил иронический собеседник, — он женился. Так что причину надо спросить у Игнатьевой.
— У кого?
— У Игнатьевой. Это его жена, шахматистка. Заняла, кажется, четвертое место в женском чемпионате. Она стала играть немного лучше, он немного хуже. Так и должно было получиться, иначе пришлось бы опровергнуть закон сохранения энергии.
Мы посмеялись.
— Что слышно с чемпионатом мира? — спросил я.
— Я махнул на это рукой. Вы помните, при вас же, здесь, в этом зале, осенью, мы бились с Эйве, еле-еле уломали его играть не весь матч в Голландии, а половину в Москве. Эйве знает, что он хорошо играет только в Голландии, кроме того, для него это дело коммерции. Недавно они прислали два приглашения, чтобы официально все закрепить. Ваш милый Романов (председатель комитета по делам физкультуры и спорта)…
— Последний из династии Романовых? — перебил генерал.