Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
— Полет реальный?
Вполне. Он удачно распределил сушу. Над водой лететь не много. Плохо будет только если сдаст мотор и придется на одном моторе идти в облаках, на двух-то он всегда вытянет, а на одном вслепую тянуть труднее. Ну да ведь это грек!
От него я позвонил Коккинаки.
— Володя, мне нужно тебя видеть.
— Понимаю, сегодня не выйдет.
— Что, рано спать ложишься?
— Совершенно точно. Давай послезавтра вечером.
— Хорошо, Ни пуха, ни пера тебе завтра.
Засмеялся.
— Ну ладно, ты уже все знаешь. Спасибо.
Вчера вечером позвонил ему. Летал. Ушел в гости. Он верен себе!
19 апреля
Днем был у Молокова, на работе в ГУГВФ. Встретил меня радостно.
— Как был летчиком — так друзей было сколько угодно, а стал начальником — забыли.
Поговорили с тоской о прошлых днях. Он начал жаловаться на свою канцелярию.
— И кто только бумагу выдумал. Читаю, читаю, с утра до вечера и не успеваю все прочесть. А совконтроль говорит, что не все читаю, обижается. Не знаю, что и делать.
— А пусть обижаются. Работа только тогда действительно хорошая, если обижаются.
— Это верно.
Рассказал я ему о полете Кокки. Заинтересовался и даже позавидовал.
— Хороший полет. А от меня что хочешь?
— Ты должен написать статью о международной линии СССР-США.
— Поможешь?
— Помогу.
— Ладно. Я считаю, что надо летать на сменных машинах. До берега посуху, а над водой — на морских. Поедем обедать. мне мать огурчиков прислала — загляденье.
Поговорили о полете Орлова на Рудольф. Вспомнили Ритсланда, Побежимова. Вздохнули.
— Хороший был экипаж. У меня, впрочем, плохих экипажей не бывало. Ведь верно?
Володя вчера летал в последний контрольный полет. Днем я позвонил Валентине Андреевне.
— Уехал на аэродром, волнуется.
Позвонил туда.
— Сколько слили?
— Ох, много!
— Не тужи, я на старт бидон принесу.
— Ну тогда хватит точно!
Часиков в 8 мне позвонил Тараданкин:
— Что делать, Лазарь, как поймать Коккинаки? Сейчас позвонил ему, подошла жена и нарочито громко произнесла мою фамилию и после паузы сказала «его нет».
Я рассмеялся, позвонил. Подошла жена Валентина.
— Приезжайте, Лазарь Константинович, он лежит, вас ждет.
Поехал. Володя лежит на диване, перед ним стул, доска с шахматами.
— Играешь?
— Нет, думаю.
Подошли к карте. Прямая карта от пункта до пункта.
— Вот видишь трассу, проложили сейчас напрямик. Гренландия остается в стороне.
— Жалко, я хотел на нее взглянуть.
— Могу завернуть и за тебя посмотреть, а тебе не удастся.
— Как леталось вчера?
— Хорошо. Погода отличная. Прошвырнулся за Ростов и обратно, отдыхал просто в воздухе. Да штурмана проглядел. Турка! «Где мы?» — спрашиваю. Он: «Тут». Я говорю: «Нет, тут». Он перевесился за борт: «Да, верно». Эх, Сашки нет!
— А взлетел как?
— Умора! У меня все минуты сейчас сосчитаны. Я знаю, что погода только вчера, а потом не будет. Вдруг звонит позавчера Каганович: «Приезжай. Разговор есть. Говорят, ты хочешь взлетать с 10-ти тонным весом? С таким весом с центрального никто не взлетал. Перебирайся в Щелково». Я говорю: «Взлечу!» Уехал на завод. Приезжают наркомвнудельцы: «Это немыслимо». Я возмутился: «Кто лучше знает — я, летчик, или вы?!» Каганович вызвал на консультацию Громова и Байдукова. Я объясняю: вес такой-то, дорожка идет так-то, пойду от города, ветер ожидается такой-то. Понадобится мне 500 метров. Громов подумал и говорит: «700».
Ну ладно, кое-как отбрыкался. Сел за баранку и зло взяло. Как мотанул 400 метров и взлетел. И даже без круга ушел. В полете отошел, отдохнул (смеется).
— На большой высоте шел?
— 5000–6000. Половину кислорода съели. Вот беда. Ведь и в полет из-за веса берем только на 12 часов. Ну, сэкономим, хватит на 15. А потом? Понимаешь, до чего прижало с весом?
— Жидкий?
— Конечно. Я к газообразному больше привык, да что делать — вес.
Он задумался.
— Харчат много?
— Моторы-то? Да как лошади! Прямо не знаю, что делать. Ну да что-нибудь придумаю. Вобщем, этого запаса мне хватает в обрез, при штиле. Чуть ветерок — и без взятки. А ветерок обещают.
— Вот бы погоду как 3-го!
— И не говори. Я и так несколько дней расстраивался. А возьми вчера. Идем обратно — что за хрень — скорость 220. Прямо завис в воздухе! Вижу Сталиногорск, а дойти не могу. Вот ветерок! Если такой в полете будет?
Кури! Это феодосийские. Бывшая «Мессаксуди».
Я рассказал ему о разговоре с Молоковым. Он очень любит его.
— Уважаю я дядю Васю. Молодец он. Простой, работяга, настоящий человек. Насчет трассы и морских машин он прав. Я думаю, что воздушное сообщение между СССР и Америкой будет развиваться, конечно, не через полюс, а по нашей трассе.
— Может быть, и через восток. Там все готово.
— А в Анадыре аэродром есть? А связь с Хабаровском? (спрашивает с интересом)
— Есть. Изыскивается. Но полярники уже давно летают.
— Да, — сказал он задумчиво, — Это реальная линия. Тут лишь небольшой кусок над Охотским морем лететь. Но и моя линия жизненна. Она связывает и Европу, а это важно.
Показал я ему план: статей 15–20.
Он удивился:
— Куда столько?
— Да тут всего номера на три.
— А ты знаешь, как писать будете? В день вылета — ничего. Ухожу я в 4 утра. Сажусь в 4–5 утра. Будете наверняка ждать посадки, держать газету. Кстати, я с собой возьму в подарок Рузвельту утренний номер «Правды». Мне не впервые быть вашим почтальоном. А календарно получается совсем эффектно. Вылетаю, скажем, 27-го, и 27-го вечером и сажусь. Я на этот случай письма с собой беру и заставлю проштемпелевать. А раньше старта писать не следует. Я и в прошлом году просил т. Сталина перед отлетом писать не надо, пока не пройду половину. «-Почему?» — «Да ведь если неудача, так это не только мое личное дело, зачем же публично позориться». — «Это вы правильно говорите. Спасибо вам т. Коккинаки. Вы первый об этом сказали». И сейчас я уверен, что перед отъездом меня примут, я опять об этом буду говорить.
— Машину перекрашиваешь?
Смеется.
— Нет, так и остается русскими буквами «Москва». Пусть знают, как это слово пишется по-русски, не умеют — научатся.
— Так кораблик вышел в море.
— Знаю. Это для успокоения тех, кто тут останется. Нам он не нужен. Ну пойдем играть.
Гоняли в преферанс до трех ночи.
— А как Гордиенко?
— Турка! — пустил он свое любимое слово. — Потерялся в полете.
— А погода как была?
— Да как зеркало — все видно до горизонта.