Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
21 сентября был убит румынский премьер Калинеску. Официальные убийцы члены фашистской распущенной организации «Железная гвардия». Однако, судя по всему, убийство инспирировано англичанами, чтобы повернуть внешнюю политику Румынии от СССР. Номер не прошел! Румынское правительство официально заявило, что оно будет верно своей политике нейтралитета.
Для характеристики силы и внешнего влияния советского Союза можно привести такой факт. 19 сентября в «Правде» было напечатано сообщение о том, что польские подводные лодки укрываются в «нейтральном» Таллиннском порту. 18 строк на 2-ой полосе. В тот же день Эстонское телеграфное агентство сообщило, что командующий морским флотом Эстонии и начальник штаба флота подали в отставку и перечислены в резерв.
В ответ на сообщение из Стокгольма о беспокойстве, возникшем в Эстонии в связи с вступлением советских войск в Польшу и концентрацией советских сил у Эстонской границы — эстонские власти категорически отвергли это сообщение и заявили, что «ничего ненормального не отмечается». (см. 5-ую полосу «Правды» от 20 сентября).
25 сентября
Сегодня ребята передали довольно много интересного материала. Лидов сделал полосу о боях за Гродно. Только сейчас стало известно, что там был весьма серьезный и продолжительный бой. Судя по всему, Лидов шел с передовыми частями и участвовал в этом бою. Сделано хорошо!
Козлов передал две вещи из Львова. Одну «поцелуйную» о вступлении наших войск в город, вторую — о трофеях.
Гуревич побывал в деревне и дал о Ровно. Но все же две полосы набрали с трудом.
Думали — блеснут «Извести», нет, ничего, не очень.
Ярославский мне говорит:
— Не важно у нас. Плохо дают товарищи. Мало тематического материала. Мало о новой жизни Польши.
26 сентября
Что-то усиленно заездили иностранные министры. 24-го приехал министр Эстонии, вчера — Турции, а сегодня объявили по радио, что «по приглашению советского правительства» завтра приезжает Риббентроп.
Ребята рассказывают, что немцы, уходя из отошедших к нам городов, дочиста их вычищали. Увозят весь хлеб, все сырье.
26 сентября
Надо восстановить несколько встреч с Коккинаки.
20-го был выходной Позвонил ему домой днем. Его не было. Подошла жена.
— Приезжайте к нам, я пирогов для Вовы напекла.
— Нет, приезжайте к нам, у нас раки.
— Ну, звоните Вовке.
Позвонил:
— Приезжай!
— Пельмени?
— Нет, раки. Пулька.
— Большая? Кто еще будет?
— Никого.
— Очень хорошо. И о заграничных газетах расскажешь — очень интересно.
Приехали. Усиленно расспрашивал, кто что пишет. Сыграли пульку. Поговорили о шахматах («вот, возьми хорошие шахматы — приятно играть, плохие — и не хочется»). Увидел у меня снимки, когда я его снимал в полной форме, с ромбом и орденами, перед стартом на Запад.
— Ну-ка, дай-ка я хоть себя в мундире разок погляжу.
А он и впрямь всегда ходит без них, даже на сессии Верховного совета. Всегда — в рубашечке.
К слову сказать, надо записать его рассказы о драках. Он здоров, как бык, но драться не любит. Шел я как-то нынче летом вечерком к нему на дачу и вижу картинку: стоит компания у ворот одной из дач и парень пытается сломать одну из половинок ворот.
Я рассказал Володе об этом. Он насупился:
— Без разговоров надо было в морду.
— Да их много было, — заметила Зина.
— Э, они храбрые только по воротам. Ударь одного, все разбегутся. Я вот помню несколько встреч. Был я всегда крепкий. Еще в школе, помню, классом верховодил какой-то парнишка. Начал и меня задирать. Дерется. Я его сгреб и положил в пыль. Не бью. Он рассвирепел. Я его опять обхватил и положил, но показал кулак. Больше не лез.
Но иногда приходилось драться. Раз из плавания в Новороссийск вернулся мой брат Павел. В переулке на него напало 7 парней. Избили, отобрали мореходку. Он их крепко помял тоже, но выигрыш у них. Я в аккурат из летней школы домой приехал в отпуск. Смотрю, является Павло в крови. Так и так. Ага, идем со мной, покажешь, кто бил. Пошли. В слободке увидели меня, попрятались: «Коккинаки идет». Приходим к одному.
— Ты бил?
Молчит.
— Где мореходка?
Молчит.
Каждого я ударял только по одному разу. Шесть раз ударил — шесть человек лежало. А седьмой успел убежать. Такая жалость!
В Ленинграде один раз пришлось подраться. Возвращался я ночью на велосипеде домой. Еду — навстречу четыре пьяных. Я соскочил с машины, стал, чтобы их пропустить. А они ко мне. Пристают, ругаются. Вижу — специально, чтобы драться. Я отбросил в сторонку машину, чтобы не споткнуться о нее. Один подошел вплотную и целится мне в лицо. Я его ткнул — он и лег, как мертвый. Стукнул еще двоих — лежат. а четвертый без памяти бежит и орет.
20-го сидели у меня, я спросил:
— А что, Володя, ты часто сейчас ходишь на высоту?
— Часто.
— И по-прежнему утром не ешь, ограничиваясь только стаканом какао?
— Нет, Разрешаю себе, правда, больше, но ем не всё. Знаю, что можно, чего нельзя. Я вообще стал сейчас замечать новые вещи. Вот, например, недавно летал на высоту. Оставалось метров 300 до потолка, почувствовал себя немного неловко, чуть-чуть не так, как обычно — и вернулся.
— А что оказалось?
— Не знаю. Послал кислород на исследование — говорят нормальный, оборудование в порядке. А м.б. окажется, что в кислороде была какая-нибудь примесь, не учтенная приборами, которая вредно действует на организм в этих условиях.
А вот недавно другой случай был. (И он рассказал случай, свидетельствующий о его колоссальном, поистине изумительном внимании). Пошел я на высоту. В передней рубке — штурман. Ну в полете известно: отскочить далеко от Москвы не можешь, достаточно раз в полчаса взглянуть на землю. Поэтому все внимание на приборах. Глаз не отвожу от них. И вот, на 10000 м. я вдруг заметил, что ручка триммера чуть дернулась. Почему это не с того, ни с сего? Начинаю соображать: аэроплан идет ровно, причин нет. В самолете два управления — второе в штурманской рубке. Значит, он задел за ручку и у меня синхронно качнулась. Взглянул туда. Вижу, у штурмана рука вяло опускается. Ниже, ниже. Сам склоняется в сторону. Смотрю, что будет дальше. Клонится все больше и больше. Валится, смотрю. А самолет в это время уже почти вертикально чешет вниз.