Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Леопольд вчера вылетел из Киева на фронт, но пока о нем ни слуху ни духу.
Настроение в редакции довольно бурное. Все хотят на фронт, остро завидуют уехавшим и посему ругают их на все корки за неповоротливость.
Был у газете маленький курьез. Сегодня идет в номер статья архитектора Мордвинова о скоростном строительстве домов. Ровинский шутя заметил:
— Наверное иллюстрационный отдел поставит сверху клише разрушенных улиц Вильно.
Через час из его кабинета раздался гомерический хохот. Оказывается, иллюстрационный отдел действительно поставил снимок: разрушенные бомбардировкой дома Барановичей. Конечно, сняли.
Трудно работать. В продолжении десяти дней мы ежедневно даем от 3 до 4 полос. А работает нас в отделе по существу трое: Коссов, Мержанов и я. Туговато приходится. Каждый день сидим далеко за зарю. Вот и сейчас около 7 утра, а конца еще и издали не видно.
28 сентября
В 7 часов утра заканчивая свое дежурство от 27 сентября, я зашел к Ровинскому. Газета уже была кончена, мы ждали первых экземпляров. Светило солнце, люди шли на работу — в общем обычная картина.
— Ты звонил Кагановичу о Коккинаки? — спросил я его.
— Нет и из этого ничего не выйдет. Его не пустят.
— А, может быть, стукнуться в Аэрофлот? Стоит?
— Безусловно стоит!
Пошел спать В 6 вечера проснулся, позвонил Володе:
— Ничего не выходит.
— Я так и думал. Ты что сейчас делаешь?
— Работаю.
— Тогда не мешай. Пульку гоняем.
Поехал к Молокову. У него сидит Картушев.
— Куда собрался лететь? — спрашивает Василий Сергеевич.
— Никуда.
— Ну да, втирай очки! Затем ведь и пришел.
Я изложил план. Заинтересовались.
— Машину надо дать, — сказал Молоков. — Дадим «Дуглас», он возьмет тебя и газеты.
Начали подсчитывать расстояния, достали карты. Подсчитали нагрузку. Выходит, тонны полторы возьмет.
— А летчиков каких дашь?
— Летчиков дадим хороших, — смеется Молоков. — Таких, чтобы до Москвы обратно долетели. Договаривайся с Ровинским.
Дальше начали расспрашивать о международных делах. Особенно интересуются Эстонией. Со шкафа стянули карту. Посмотрели.
— Ну, пойдем обедать, — говорит В.С. — У меня дома огурчики из деревни — самые чудесные.
— Ты где отдыхал?
— На даче, под Москвой. Физическим трудом занимался, ходил много.
— Полетим, а, Василий Сергеевич?
— Что ты! Мне сейчас без разрешения на 100 км. от Москвы отлететь нельзя (с грустью). Долетался Молоков!
— А как с твоей книжкой?
— Не знаю. Вот все мечтаю — отделаться от этих дел, взять рукопись и засесть за нее.
Он молчаливо намекает на мою помощь. Я молчу. Некогда.
— Ну, пойдем. Сейчас 10 часов, а мне завтра сюда к 8.
— А что?
— Лекция по истории партии.
— Выкраиваешь все-таки время?
— А что тут хитрого: встал пораньше — вот и все.
Сошли. На улице — дождь, слякоть.
— А где твоя машина?
— Машина? Я вечером всегда пешком домой хожу. А то на свежем воздухе совсем не бываю.
От Молокова я зашел к ГУСМП (главупрсевморпути) к Ширшову. Сидит. Большой кабинет. Карты.
С наслаждением Петя сел в мягкое кресло для посетителей: «Устал в своем»
Тоже накинулся — что слышно в мире. Объяснил. Дальше речь пошла об арктических делах.
— «Сталин» сегодня пришел в Мурманск. Боялись мы за него очень. подойдет какая-нибудь «демократическая» лодка и утопит. Им заманчиво гробить такой ледокол! Так я его в такое укромное место упрятал, что никто и догадаться не мог. Кроме меня только два человека знало, где он находится. Даже начальник морского управления не знал. А потом молча дошел до Мурманска. Ну сейчас хоть Иван Дмитриевич приедет — разгрузит меня. А то совсем зашился. Когда меня назначили директором диетического института — я бесился. Потом отрегулировал дело, наметил: вот с 7 часов буду освобождаться, дальше все расписал. Займусь, мол, научной работой, обработкой наблюдений. Бац! — сделали замом по ГУСМП. А тут потом еще Папанин уехал. Все пришлось забросить. Ну ничего, нажму, закончу работу. Надо же: зимовали, а итогов нет.
— Что слышно про «Седова»?
— Суда по характеру дрейфа, между ними и берегами Шпицбергена (к NOот него) имеется или большая полоса чистой воды, или очень разреженный лед. для меня это несомненно. К марту их, видимо, вынесет в Гренландское море. Надо будет выводить.
В полночь пришел домой обедать. Звонок. Звонит Антонина Дмитриевна Белякова:
— Приехал Александр Васильевич. Он очень просит вас с супругой приехать завтра вечером к нам. Он хочет порассказывать в виденном. Будут только свои.
Я обещал.
Поехал в редакцию. Час ночи. Ровинский только что приехал из Кремля привез текст пакта о взаимной помощи с Эстонией. Как здорово сделано! Вот удар всем.
Дали телеграмму М. Нейману и Макаренко возвращаться в Москву.
Рассказал ему о разговоре с Молоковым.
— А сколько будет стоить? Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч?
— Не знаю.
— Узнай!
Сообщил о Белякове.
— Во-первых, закажи ему немедленно статью, во-вторых — узнай, может быть можно полететь с ним.
В 3 часа ночи пришло сообщение о том, что Молотов устроил обед в честь Риббентропа. Присутствовал Сталин. Затем приехал Мехлис. Сидел около часа и уехал вместе с Ровинским.
В 4 ч. утра нам сообщили, что будут снимки в номер. Какие — неизвестно. В иллюстрационном отделе пусто. Срочно послали машину за двумя ретушерами и предупредили цинкографию.
На том я уехал домой.
На нашем западном фронте без перемен.
Днем звонил в Минск. Оказывается, в Вильно собрались все наши: Лидов, Ярощук, Катаев, Черствов, Девишев, Темин. Ух!