Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Лидов прибыл в Минск и начал проситься в Москву. Ровинский велел ему сегодня же вместе с Теминым вылетать в Варшаву. Вылетели. Черствов отзывается в Москву.
Леопольд, наконец, прислал первую корреспонденцию, но о возвращении молчит. Материала по-прежнему чуть-чуть. Хорошую вчерашнюю вещь Верховского («Старое и новое») и заметку Черствова в Виленской комендатуре ставим с благоговением.
Ехал вместе с Кукрыниксами. Они приезжали специально к Ровинскому, чтобы их послали на фронт. Рассказали о трех категориях композиторов — «ведущие, завидущие и молодые ворования». Сказали, что некоторые писатели издают «полные содрания сочинений».
29 сентября
Вчерашняя газета вышла сегодня в час дня. Опубликован договор о дружбе Германии и СССР, снимок Сталина, Молотова и Риббентропа, подписывающих договор, карты границ СССР и Германии, письмо т. Молотова Риббентропу и ответ его, договор о взаимной помощи СССР и Эстонии.
В Москву едет министр иностранных дел Латвии.
Леопольд прилетел в Киев. Остальные — неизвестно где. Из Минска вылетел в Москву самолет с материалами.
На приеме Риббентропа т. Сталин спросил Ровинского:
— А где Калашников? Почему не снимает?
30 сентября
Вечером был у Белякова на даче. Пара удобных комнат. Серебряный Бор. Радио. Буфет. Приборы. За столом — Антонов, Гиллер, Анищенко, батальонный комиссар Рубинштейн, их жены.
Беляков немного рассказывал о Львове, откуда он только что вернулся. До Киева он летел на СБ, дальше на «У-2», сам. Аэродромы все побиты, садиться на тяжелых машинах нельзя. Стоят там трофейные польские машины, немного немецких.
Немцы механизированы отлично. К нам относятся корректно. Сел к ним по ошибке наш летчик, подломался. Починили, накормили, выпустили.
1 октября
Вчера из Западной Белоруссии вернулся Черствов. В военный форме, с револьвером. Рассказывает, что связь организовать, конечно, можно: в распоряжение журналистов можно получить и телеграф, и телефон, и военный провод, и послать самолетом.
В Вильно жизнь понемногу утрясается. Магазины открыты, но купцы требуют русских денег. Цены сравнительно стабильны. Продуктов мало. Бойцы питаются хорошо. На улицах днем тихо, ночами постреливают. Так в одного часового выстрелили три шед9их мимо женщины, оказывается — офицерские жены.
Сегодня, наконец, прилетел и Железнов с Калашниковым. Они вылетели позавчера из Киева и из-за непогоды застряли в Брянске.
Нашелся и самолет, посланный два дня назад из Минска — тоже сидел где-то. Он привез очерк Катаева и иные материалы.
Сегодня дежурил Ярославский. Заставил меня вдвое сократить какую-то статью, потом вызвал и попросил проверить, есть ли связь между абзацами. Говорит:
— А то получается, как при цензуре Пушкина: «птичка гласу Бога внемлет, четь начальству отдает».
Кончили сравнительно рано: в 5 часов. Аж все удивляются!
Ночью пришло сообщение о приеме т. Молотовым турецкого министра ин. дел Сараджоглу. На приеме присутствовал т. Сталин. Беседа продолжалась 4 часа.
Вчера узнал две тяжелые вести.
В бою с японцами погиб Сеня Супрун.
На Витебском аэродроме руливший самолет разбил винтом голову Грицевцу. Получив дважды звание Героя, быть в опаснейших переделках и так глупо погибнуть! Нелепо до безобразия…
6 октября
Вот уже целую пятидневку не писал ни строчки. Некогда. Каждый день уходим в 7–8 утра. Вчера подсчитал: за сентябрь мы дали 75 полос, в т. ч. 26 по Западной Белоруссии и Западной Украине.
Но кое-какие события восстановить надо.
Редакционная жизнь течет нормально., без событий. Иностранная развивается довольно бурно и в темпе.
2 октября в Москву прибыл министр ин. дел Латвии г-н Мунтерс. Вечером того же дня его приняли т.т. Молотов и Сталин. Беседа продолжалась 2 часа. Сегодня в газете опубликован пакт о взаимопомощи между СССР и Латвийской республикой. Они дают нам возможность строить базы флота в Либаве, Виндаве и в проливе Ирбенском, и несколько аэродромов — тоже на «правах аренды по сходной цене.»
3 октября в Москву по приглашению т. Молотова прилетел мининдел Литвы г. Урбшис. Вечером 3-го он был принят т. Молотовым и т. Сталиным на 2 с лишним часа.
3-го же турецкий мининдел Сараджоглу был принят раздельно Ворошиловым, а затем и Микояном.
5 октября т. Молотов дал обед в честь Мунтерса. Присутствовали все члены ПБ во главе со Сталиным. Вчера же он уехал из Москвы.
Англия и Франция пока не торопятся отвечать на предложения о мире. Оказывается, им нужно официальное предложение. Вспоминается 17 сентября. Дневные и вечерние газеты в Лондоне уже напечатали речь т. Молотова. Красная Армия во всю шагала по Польше. Журналисты вечером обратились в министерство иностранных дел. Им там объявили, что пока оно еще не располагает официальными материалами, позволяющими утверждать, что советские войска вошли в Польшу. К слову сказать, и на договор о дружбе с Германией английские газеты откликнулись лишь через день. Прикусили от внезапности язык!
2-го Чемберлен выступил с речью в парламенте. Говорил он очень сдержанно по отношению к СССР, немного навалился на Германию, заявив, что не немцы, а Англия будет диктовать сроки войны. Судя по его речи (и последовавшему затем заявлению Деладье в кабинете министров) союзники решили продолжать войну. С другой стороны, обращает на себя внимание, что к Гитлеру приехал итальянский мининдел г-н Чиано и, пробыв сутки, пулей помчался обратно в Италию, где был немедленно принят Муссолини.
Поживем — увидим…
4-го октября на летучку пришли писатели Лапин и Славин. На летучке и в личной беседе со мной они рассказывали всякие эпизоды о войне в Монголии.
— На протяжении долгого времени война носила позиционный характер, говорит Лапин. — Это до того надоело войскам, люди до того рвались в бой, что дело доходило почти до ропота. Все рвались вперед, ходили выражения «полоскать портянки в Порт-Артуре» и т. д.
— Японцы дрались хорошо. Солдаты, попадая в плен, быстро свыкались, офицеры часто кончали самоубийством. Иногда бывали курьезы. Офицерам было приказано в случае пленения — откусывать или прокусывать себе язык, чтобы не проболтаться. Захватили мы как-то двоих. Один прокусил, он у него распух, образовалась гангрена, пришлось оперировать. другой отнеся к приказу формально, и только надкусил язык, считая, что такой дисциплинированности вполне достаточно (Лапин).