Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Я тоже искала умиротворения у гробницы моего предка Александра, — сказала я осторожно. — Его кровь течет в моих жилах. И в жилах нашегоребенка. Но его мечты могут быть опасны — демоны пустыни увлекают нас на роковую стезю.
— Нет, — упрямо возразил Цезарь, — отправившись в пустыню, Александр обрел свою мечту. А если мечта и рок переплетены — разве похож я на человека, предающего мечту из страха перед роком?
Я поежилась. Я смотрела на горизонт и ожидала, когда покажутся вершины пирамид — единственные монументы, не подвластные року. Правда, об их создателях такого сказать нельзя: мы помнили их имена, но забыли деяния, а грабители завладели сокровищами и осквернили мумии.
И вот, когда уже наступали сумерки, далеко впереди показались крохотные точки. Их высветили лучи заходящего солнца.
— Смотри! — сказала я Цезарю. — Это они!
Он поднялся, чтобы лучше разглядеть открывающуюся картину, и долгое время молча стоял у поручня, пока уходящий день сменялся ночью.
С зарей мы снова поставили парус. Когда бледное желтое золото рассвета прокралось на небосвод, пирамиды уже были видны полностью, а когда мы пришвартовались, они заполнили собой добрую часть неба. Цезарь снова встал, устремил на них взгляд и погрузился в молчание. А потом, все так же не говоря ни слова, он спустился по сходням и направился к ним. Меня несли следом на носилках — за его быстрым размашистым шагом я бы никак не поспела.
Перед моим мысленным взором возникли тени древних жрецов, сопровождавших установленную на полозья погребальную ладью фараона. Должно быть, они шли медленно и чинно, распевая похоронные гимны в клубах курящихся благовоний.
Теперь же вместо них по песку вышагивал одинокий римлянин в полощущемся на ветру ярком плаще.
У подножия ближайшей пирамиды я встала рядом с ним. Он по-прежнему молчал, закинув голову, чтобы увидеть вершину. Я без лишних слов взяла его руку и пожала ее.
Он простоял так долго, что мне показалось, будто на него подействовало некое заклятие, а потом двинулся в обход основания пирамиды. Служители быстро подали мне носилки, и я, покачиваясь над неровностями каменистой почвы, последовала за ним. Цезарь устремился вперед так быстро, что обогнать его можно было только бегом. Казалось, он хотел оторваться от нас и побыть с пирамидами наедине, поэтому я приказала носильщикам нести меня к Сфинксу. Я знала: после пирамид он неизбежно придет туда. Но не раньше, чем будет готов это сделать.
Чтобы дожидаться его в тени, слуги воздвигли павильон. Солнце уже стояло высоко, разогнав загадочные тени, и я воззрилась на меланхолический лик Сфинкса. Окажись мы здесь на рассвете, мы увидели бы его купающимся в нежных розовых лучах, ибо он обращен к востоку. Сфинкс приветствует восходящего Ра — сколько веков? Никто не знает. Мы считаем Сфинкса старейшим изваянием на земле, но кто его создал, нам неведомо, как неведомо и предназначение статуи. К чему он призван — оберегать пирамиды? Они находятся под его защитой? Это тайна.
Лапы чудовища постоянно заносит песком. Каждые несколько лет его откапывают, но потом пустыня снова наносит песок, и гигант снова покоится в мягком золотистом ложе. Он отдыхает, но не спит.
Цезарь появился из-за угла внезапно, как молния, и поспешил ко мне. Он казался возбужденным и ничуть не уставшим, как будто пешая прогулка лишь взбодрила его.
— Идем! — Он за руку сдернул меня со складного стула.
Солнце уже стояло высоко, основательно припекало, и очень скоро я почувствовала слабость.
— Не так быстро, — попросила я. — Слишком жарко для такой спешки, да и пески здесь коварные!
Он наконец вышел из транса и вернулся к действительности.
— Конечно, прости.
Мы двинулись к Сфинксу вместе, спокойным шагом. Теперь, ближе к полудню, желтый цвет статуи сменился безжалостной белизной, под стать его беспощадным чертам.
— Одна его губа больше лежащего человека, — выговорил Цезарь. — Ухо больше, чем дерево!
— Он велик и могуч, — выдохнула я. — И будет вечно хранить Египет, как хранит с незапамятных времен.
— И все же его сделали люди, — заметил Цезарь. — Мы не должны забывать этого. Как и пирамиды: блок за блоком, камень за камнем, ценой великих усилий, но все-таки их построили люди.
— Выше по Нилу ты увидишь другие чудеса, — сказала я. — Храмы с колоннами столь мощными и высокими, что невозможно представить их делом человеческих рук.
— Тем не менее мы знаем, что это именно так, — ответил он. — На самом деле, любовь моя, ничего непостижимого в мире не существует. Есть лишь явления, чью природу мы пока не поняли.
Укрывшись в тени павильона, мы наблюдали, как проходит очередной день, не задевая безразличных к нему колоссов.
С наступлением полудня жара усилилась. Палящие лучи нащупывали в навесе тончайшие щели, словно настойчивые пальцы, и всюду, где им удавалось проникнуть, песок раскалялся настолько, что к нему невозможно было прикоснуться. Пирамиды и Сфинкс излучали белый жар, словно мерцающий под ясным голубым небом мираж.
Цезарь, откинувшись назад, смотрел на них и отпивал маленькими глотками вино, а один из его людей обмахивал повелителя маленьким веером военного образца. Правда, толку от такого опахала было маловато — перегретый воздух оставался почти неподвижным.
— Лучше возьми одно из моих, — предложила я, указывая на слуг, размеренно веявших широкими опахалами из страусовых перьев.
— Ни за что, — заявил он. — Это какое-то варварское извращение. Кто, скажи на милость, пользуется подобными опахалами?
— Люди, которым жарко, — сказала я. — Готова спорить: когда мы продвинемся еще дальше по Нилу, к сердцу Африки, ты сам об этом попросишь.
— Ты знаешь, я люблю биться об заклад, — сказал Цезарь. Я игрок по натуре, так что принимаю твой вызов.
— И что я получу, если выиграю?
— Я женюсь на тебе по египетскому обряду, — ответил он после недолгого размышления. — Ты будешь считаться моей законной женой повсюду, кроме Рима, потому что…
— Да, я знаю. Потому что римский закон не признает браков с иностранцами.
Правда, законы пишут люди, а из всех людских деяний неизменны только пирамиды.
Наконец жара стала спадать. По мере ее ослабления менялись и цвета: белый известняк сначала приобрел медовый оттенок, а потом, словно впитав уходящий солнечный свет, окрасился золотистым янтарем — столь нежно, что цвет золота рядом с ним показался бы безвкусно кричащим. Небо, на фоне которого вырисовывались пирамиды, сделалось фиолетово-голубым, и на нем протянулись длинные пальцы пурпурных облаков, приветствующих заходящее солнце. Я знала, что еще некоторое время солнце будет подсвечивать пирамиды сзади.