Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Что в Риме? — спросил он тихим голосом, полным сдержанной угрозы. Я так давно не слышала этого тона, что почти успела его забыть.
— Полтора года назад ты навел там порядок, — сообщил Руфий, — но за прошедшее время воцарилось фактическое безвластие. Марк Антоний, оставшийся вместо тебя, — воин, конечно, неплохой, но политик никудышный. Он сейчас теряет почву под ногами. Дело дошло до стычек на Форуме: люди Антония против людей Долабеллы. Восемь сотен погибших. А на итальянском побережье бунтуют
— Что-то еще? — спросил Цезарь.
— Нет, — Руфия, похоже, удивил этот вопрос. — Разве не достаточно?
— Я нахожусь в Египте уже восемь месяцев, — медленно произнес Цезарь. — Преследовал Помпея, но оказался вовлечен в еще одну войну и потерял много драгоценного времени.
— Да, — подтвердил Руфий, — особенно с учетом полной потери сообщения с Римом. До декабря там даже не были уверены, жив ли ты. Кое-кто решил, что Цезарь умер.
В голосе соратника слышался укор.
— Я не умер, — промолвил Цезарь, — но в каком-то смысле оказался погребенным.
Он широким жестом обвел просторную, роскошно убранную каюту.
— Вот, посмотри. Египет похож на гигантскую гробницу — стоит задержаться здесь, и начинаешь превращаться в мумию. Это страна мертвых, недаром более всего она славится не дворцами и не храмами, а могилами.
— Может быть, и я тоже мумия? — вырвались у меня возмущенные слова. — Или Александрия, всемирно известная колыбель наук, искусств и наслаждений жизни, — гробница?
Цезарь рассмеялся.
— Александрия, как всем известно, не Египет. Но даже она кажется удаленной от обычной жизни — может быть, как раз из-за цивилизованности и богатства.
На этом разговор завершился. Было ясно, что Цезарь готов уехать. Мир на двоих оказался для него тесен, и он рвался на волю.
В ту ночь в нашей спальне он казался задумчивым, почти печальным. Сознавая, что все подошло к концу, он долго смотрел на свою чашу с вином (что нехарактерно для него), а потом осушил ее до дна. Это немного смягчило его суровые черты, но пальцы все еще нервно пробегали по ободку сосуда поверх узорной гравировки.
— Давным-давно я сказал тебе, что избегаю вина, потому что оно вызывает у меня странные симптомы. После той ночи в пустыне ты знаешь, каковы они. Но сегодня мне все равно.
Я обняла его и спросила:
— Что ты будешь делать? То есть когда ты отбудешь?
— Скоро, — ответил он. — Через несколько дней.
— Несколько дней? А ты не можешь подождать рождения нашего ребенка? Осталось несколько недель.
— У меня нет этих недель! — отрезал Цезарь, и я поняла, что возражать бесполезно.
— Понятно.
Донашивать и рожать мне предстояло одной, но спорить с Цезарем не имело смысла, и я лишь старалась не выдать своих чувств. Зачем раздражать его понапрасну? Однако это далось мне нелегко. Я с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: неужели и свадьба, и наше дитя ничего для него не значат?
— И вот еще что… — промолвил он, продолжая вертеть в руках чашу.
— Я слушаю. — Сердце мое подскочило.
— Ты должна выйти замуж за младшего Птолемея до моего отъезда. Ты не можешь править одна и формально должна состоять в браке.
— Я уже состою в браке! — вырвалось у меня. — Всем объявлено и о нашем сочетании, и о скором рождении…
— В мистическом смысле, — снисходительно рассмеялся Цезарь. — Для Мемфиса с Фивами эти таинства и воплощения подойдут, но Александрию населяют в основном греки, рационалисты и скептики. Им такую историю не скормишь, они над ней посмеются. А власть не может позволить себе выглядеть смешной, ибо это означает потерю страха и уважения. Кроме того, если у тебя не будет официального мужа, сюда потянутся иностранные царевичи, что нежелательно.
— Для меня или для них?
— Для нас с тобой, — ответил он. — Надеюсь, тебе их знаки внимания не нужны. Признаюсь, что сама мысль о них меня… огорчает.
Он поднялся, поставил чашу и заключил меня в объятия.
— Честно скажу: мысль о том, что ты разделишь ложе с другим мужчиной, для меня невыносима. Раньше со мной такого не бывало. Я махнул рукой на связь Помпеи с Клодием, и, откровенно говоря, меня бы совершенно не задело, если бы Кальпурния во время моего отсутствия завалилась в постель с самим Цицероном. Но ты… Ни о каких царевичах из Сирии не может быть и речи. Я этого не вынесу.
— Выходит, я должна хранить себя для тебя, подобно мумии, которых, по твоим словам, полно в Египте. Ты хочешь, чтобы я ждала. Но чего?
— Моего зова. Как только минует опасность, я вызову тебя в Рим.
— Это может продлиться годы! — воскликнула я, неожиданно осознав всю глубину разверзшегося передо мной ужаса.
Связать свою судьбу с Цезарем действительно означало обратить себя в мумию: все радости жизни становятся запретными.
— То, что ты мне предлагаешь, не похоже на жизнь!
— Доверься мне. Очень скоро все может измениться.
Для обычного человека его тон был бы близок к мольбе. Но разве Цезарь способен умолять?
— Как? Законы Рима известны, и ты тоже такой, какой есть.
— Доверься мне, — повторил он, и на сей раз в его голосе явственно звучала мольба. — Никогда прежде я встречал такой женщины, как ты. Женщины, способной стать мне не только любовницей, но и соратницей. У тебя мой дух, моя отвага, моя натура игрока, мое стремление к приключениям. Подожди, и ты увидишь, что я сумею сделать.