Дневники Льва Толстого
Шрифт:
Встал рано. Писал рассказ Еп[ишки] о переселении с Гребня. Нехорошо. Пришел Чичер[ин], Васин[ька], я потею и нездоровится. Гимнастика. Обед в клубе. Всё это мне скучно, я вырос немножко большой. Дома Маш[инька] получше. Я бирючусь немного. — Пошел к себе, написал Алексееву о песнях и Некрасову ответ на циркуляр. Пересматривал еще Музыканта {рассказ «Альберт»}. Надо всего переписать, или так отдать. Писал Ерошку. Чихачева. Умная кокетка. Нездоровится (26.2.1858).
Это скачка, головокружительная. Держит в руках сразу две вещи, которые пишет, болен и занимается гимнастикой, обедает в клубе, одновременно замечает как перерос свою среду, с Некрасовым участвует в литературной
Теория, присутствие глядящего при параде, природе, — не еще одно присутствие рядом с другими, не один голос среди других голосов и не голос, заимствованный у окружающих (вообще отбросим неинтересный случай, когда слышны чужие голоса, «внутренний голос» чей-то).
Утром читал {рассказ «Альберт»}, кажется Чичер[ину] и Коршу. Ничего. — Нашли, что ничего. — Ходил оба дни. Вечер, концерт. Глупости наговорил Львовой… (4.3.1858).
Первое «ничего» это свой приговор о рассказе, второе «ничего» мнение Чичерина и Корша, одна оценка абсолютного судьи, другая независимо передача чужой оценки без комментариев, никакой попытки сопоставления, хотя бы удовлетворения что своя оценка совпадает с чужой. То, что они совпадают, даже не замечено. Запись «ходил оба дни» возможно означает долгие переходные походы, или может быть что два дня не было запора.
Спешка, сокращение слов до стенографии говорит что тело спешит жить, наблюдателя отмечает вообще почти только точечно, записи далеко не каждый день, летом вообще их мало, в августе 1858-го совсем нет, но потом наблюдатель всплывает совсем тот же как ни в чем не бывало, делает то же, проверка себя, смотрение за собой, оценка на хорошо плохо, подъем падение. Внимание к главному. Уже в свои тридцать лет смерть, болезнь, еда, питье, настроение берутся за главные из вещей (не скажем литературный успех, не свои занятия и планы). Хорошо и плохо, верх и низ постоянно главные оценки, т. е. санкция или нет.
10 Октября {1859}. Вчерашнее спокойствие рухнулось. Вчера [зачеркнуто: рабо[тал]] писал письма, спокойно распоряжался {по хозяйству в деревне}; нынче пошел на тощак по хозяйству {а давал себе зарок раньше 2 дня в споры с управляющим не вступать} и послал в стан Егора {т. е. к становому для телесного наказания}. Оно справедливо и полезно; но не стоит того. —
11 Октября {1859}. С каждым днем хуже и хуже моральное состояние, и уже почти вошел в летнюю колею {тогда дневник плохо пишется}. Буду пытаться восстать. Читал Adam Bede {роман Джордж Элиот, Мэри Энн Эванс 1819–1881}. Сильно трагично, хотя и неверно и полно одной мысли. Этого нет во мне. Лошади хуже и хуже. Рассердился на Лукьяна. {Если я начинаю цитату с даты, то значит привожу запись этого дня целиком, цитируя выдержки ставлю дату в конец}.
«Хуже и хуже» сказано сначала о своем моральном состоянии, потом точно так же о лошадях. Меры приняты? «Буду пытаться восстать», в отношении своей нравственности, и в отношении лошадей приняты: «рассердился на Лукьяна». Но как с этими сегодняшними попытками восстать завтра, мы уже читали; а как с распеканием крепостных, тоже хорошо известно. Т. е. не столько приняты меры, сколько и не думая принимать никаких мер наблюдатель смотрит, возможно зная только, что маятник, если его не остановить в одну сторону, качнется в другую сторону. Санкции падению нет, но и меры не принимаются.
[…] Хозяйство опять всей своей давящей, вонючей тяжестью взвалилось мне на шею. — Мучусь, ленюсь (16.10.1859).
T. e. например что лошади хуже и хуже (об этом письмо А. А. Фету, т. 60, № 151) и надо высечь Лукьяна, но это не мера, или «хуже и хуже» «моральное состояние» (не его язык), и принято решение.
Упоминание вещей означает санкцию им.
19 Сент[ября] {1858} [Москва — Ясная Поляна]. Убирался. Был на гимнастике. Сильно посвежел {или не дописана буква: посвежело, о погоде, так и так может быть, пишется в одинаковом ряду}. Поехал. Наслаждался. Решил, что надо любить и трудиться, и всё. Уж сколько раз! Дорогой любил.
20 Сент[ября] {1858} [Ясная Поляна]. Приехал. Устал. Не любил и не трудился.
Наблюдатель не паникует, не меняется, не принимает немедленных мер оттого, что принял решение любить и трудиться и на следующий день не любил и не трудился. Это и не значит что он хладнокровно дает себе гулять, мудро отпускает поводья, чтобы потом всё-таки тем вернее заставить и любить и трудиться. Это значит только что странность своего поведения повышает остроту наблюдения, интерес теории, присутствия при том, что «я меняюсь всегда» (4.10.1858).
4 Октября {1858} {конец записи}… Тетинька два дни плачет {он ее расстроил}. Я так переменился. Мой характер узнать нельзя. — Действительно же я только прошу Бога о терпении. —
Чтобы Бог имел терпение терпеть меня такого? Или чтобы я имел терпение выносить себя такого? И то и другое. Это просьба о невмешательстве, Бога и своего, в себя. Дать размах природе, которая и так уже удивляет размахом. Что бы ни случилось, лишь бы продолжался смотр. Присутствовать при параде, космосе, театре. Теперь, что больше увлекает, парад или наблюдение? Эти две вещи настолько разные и им дано такое несмешивание друг с другом, что они одно и то же. Наблюдение останется тем же невозмутимым, если парад вдруг захлопнется.
23 Декабря {1858}. Приехал в Москву с детьми. Перезалог {в Московском опекунском совете} не удался. Деньги повсюду нужны. Поехал на охоту за медвед[ем], 21<-го> убил одного; 22<-го> меня погрыз. Денег промотал пропасть.
На лечение или на поездки или на покупки, не ясно. Толстой охотился под Вышним Волочком с H. Н. Толстым, А. А. Фетом, П. А. Шеншиным, С. С. Громекой и крестьянином Осташковым. Недобитая медведица погрызла ему лоб, на всю жизнь остались шрамы. Его выручил Осташков. Небрежность записи не кокетливая, пишет офицер, который недавно с фронта.
Лев Толстой живет откровениями. Они, поправьте меня если я ошибаюсь, все собираются вокруг странности, как сторонности, предельного разнесения — чего, какие полюса или вернее какие бесконечности разнесены до их полного совпадения? Он хочет иметь терпение при том, какой на самом деле широкий размах у всего.
14, 15, 16 (октября 1859). Утро. Видел нынче во сне: Преступление не есть известное действие, но известное отношение к условиям жизни. Убить мать может не быть и съесть кусок хлеба может быть величайшее преступление. — Как это было велико, когда я с этой мыслью проснулся ночью!