Дневники св. Николая Японского. Том V
Шрифт:
24 июня/6 июля 1899. Четверг.
На экзамене в Семинарии во втором классе, тринадцать учеников, преплохо отвечали по Священной истории Нового Завета. Жалкий наставник этот кандидат Киевской Академии, Марк Сайкайси; если и уйдет, не жаль будет; только о деньгах и думает; для того заводил свою частную школу русского языка, напечатал книгу–учебник, но школа исчезла, книжки тоже, должно быть, принесли один убыток.
Когда перечитывал с секретарем Нумабе, в двенадцатом часу, Кейкёо–хёо, пришла телеграмма: «Ваше Преосвященство, согласны ли принять меня в свою Миссию? Письмо шлю. Инспектор Семинарии игумен Вениамин. Благовещенск». Это, должно быть, бывший недавно здесь гостем один из тамошних наставников Семинарии хорошо отозвался о Миссии — и вот результат. Но о. игумен стоит на большой дороге к большим званиям и потому для Миссии был бы очень кратковременным
Явились отцы Петр Кавано, Игнатий Като, Сергий Судзуки. Первых двух выслушал. У о. Кавано, как всегда, вяло, у о. Игнатия весьма живо и интересно. С его маленьким сыном Филимоном было чудо: Ангел Божий охранил его от огня, когда одеяло над ним и мат под ним горели; он проснулся и прибежал к матери без искры на платье. Другое чудо было — исцеление ребенка, осужденного на смерть доктором медицины, вследствие крещения, испрошенного его матерью.
26 июня/8 июля 1899. Суббота.
В половине девятого начался в Семинарии «соцугёо–гисики» (выпускной акт) и продолжился час. Сначала прочтены были списки и розданы наградные книжки первым всех классов, не исключая и выпускного. Потом кончившим курс даны дипломы. Кончило двенадцать; из них один оставлен при Семинарии преподавателем (Петр Суда), другой посылается в Россию как русский для изучения русского языка (Феодор Янсен), третий безнадежно болен чахоткой (Конон Амано); девять выпускаются в катихизаторы. Я сказал им краткое поучение, чтобы выходили на службу «с радостью и благодарностью к Богу», ибо выходят на дело апостольское, «с мужеством», ибо дело несомненного успеха и продолжающееся в вечность, «со смирением», ибо если будут иметь успех, то он от Бога, «с терпением», ибо если и неуспех, то не от них, если только добросовестно будут трудиться, чтобы вполне передавали себя «воле Божией» и прочее. — Остающиеся пели стихи выходящим под аккомпанемент Иннокентия Кису на фисгармонии, но очень вяло. — Инспектор Иван Акимович Сенума сказал выходящим поучение «не угашать духа, чтобы растоплять лед недоверия и равнодушия к вере, с которыми встретятся». — Один из остающихся прочитал поздравление выходящим, на которое один из выходящих ответил отличною речью, тоже написанною и прочтенною. Выходящие пропели остающимся прощальную песнь под тот же аккомпанемент, но так вяло, что можно было заснуть; к счастью, скоро кончили. После я говорил Кису: «Зачем так плохо положил на ноты?» — Говорит: «Времени не было». Начат акт и кончен пением молитвы. Гостей было человек тридцать, то есть священников человек десять, учителя, из Женской школы начальница Елисавета Котама и Евфимия Ито, кое–кто из катихизаторов. По окончании гости приглашены на чай с печеньем (по десять сен налицо) в редакции «Синкай»; было всех тридцать два–три; в Женскую школу, кроме того, отослано угощение на двоих. Звал я и кончивших курс (Семинарии — одиннадцать и Катихизаторской школы — двоих) сюда на угощение, но остающиеся семинаристы пришли просить не отнимать их от Семинарии, ибо и там приготовлено было угощение (для остающихся) на пятьдесят пять человек (по пять сен за печенье для одного); мы–де «сообецу- квай» для них устрояем. Поэтому угощение для кончивших отправлено было в Семинарию. И там–то они все вместе веселились и ораторствовали с десяти до четырех! Даже не обедали в двенадцать часов, чтобы не расстраивать свой «симбокквай», происходивший в столовой, а удовольствовались своей порцией «кваси» и китайским чаем, выговорив вместо обеда завтра обед особенно хороший.
После чая наставники Семинарии зашли ко мне, чтобы подписать свидетельство Феодору Янсену, по поводу отправления его в Россию, в Семинарию. Еще они просили прекратить издание их журнала «Синкай» (Духовное море) — «мало–де сотрудников осталось». Ладно, пусть прекратится. Плохо ведется, потому что они ленятся писать, да и способностей к тому нет. Печатается всего триста экземпляров, да и те идут только к катихизаторам и остаются дома. Выручки от него в год почти никакой, а расход порядочный; пользы духовной едва ли больше, чем выручки. Итак, пусть умрет, подобно многим другим религиозным изданиям, возникающим, точно пузыри на воде, и так же скоро лопающимся. Плохое время теперь для религиозной литературы вообще. И книг наших тоже теперь никто не покупает, но книги мы не можем не печатать — они у нас не скоропреходящего интереса, со временем они непременно оценятся.
Выслушал донесения священников о. Павла Морита и о. Иоанна Катакура; у обоих Церкви в довольно хорошем состоянии, особенно у первого.
После всенощной в алтаре при всех сделал выговор катихизатору Игнатию Мацумото за весьма плохую его проповедь, только что произнесенную, и сказал, чтобы вперед писал и предварительно приносил ко мне для просмотра, что делают все, и чему он не последовал, очевидно, по
По окончании службы четверо священников исповедались у меня, после чего мы все вместе прочитали вечернее правило там, в Крестовой.
Вчера и сегодня погода бурная и дождливая.
27 июня/9 июля 1899. Воскресенье.
Литургия в сослужении шести иереев, из коих пять были пришедшие на Собор. После Литургии позвал редактора Петра Исикава, только что вернувшегося из путешествия по Церквям для собрания сведений для церковной истории, и говорил ему внушить о. Петру Кано исполнить его прежнее желание проситься из Одавара; сторонники его убедили не делать сего — растаял он от их сладких речей, и не предвидится конца разладу одаварских христиан. А между тем стоило бы ему сказать твердо сторонникам своим: «Спасибо за любовь! Но я следую примеру Святого Григория Богослова: „Не лучше я Ионы пророка, бросьте меня в волны, и пусть они улягутся”… Прошусь из Одавара, чтобы успокоилась эта мятущаяся из–за меня Церковь»… И то же дело было бы сделано. Был бы назначен туда новый священник, не причастный мятежным чувствам ни той, ни другой стороны, и это было бы маслом на волны. Но нужно, чтобы о. Петр сделал это совершенно самостоятельно. Избави Бог, заподозрено будет, что я желаю его удаления из Одавара: сторонники его неотвязно пристанут: «Оставь его нам!» Противники его восторжествуют: «Добились, наконец, удаления о. Кано, — Епископ его перевел». — И каким вредом это отозвалось бы для других Церквей! Священники наши — плохие; везде есть нежелающие их и везде стали бы добиваться удаления их, по примеру Одавара. — После обеда выслушивал пришедших священников.
28 июня/10 июля 1899. Понедельник.
Утром — чтение прошений из разных Церквей к Собору.
В одиннадцать часов прием кончивших курс воспитанниц Женской школы; было одиннадцать, две больны. При школе остаются шесть. Говорил им наставление — расчувствовались, заплакали; оделил крестиками перламутровыми — благословеньем Иерусалимского Патриарха Гермогена, иконками Божией Матери и Спасителя, молитвенниками, христианскими брошюрками (по десять каждой).
После обеда выслушивание пришедших на Собор священников. Между этим делом Василий Оогое, сын старика Алексея, принес показать диплом, только что полученный им на окончание курса в Университете по юридическому факультету; сегодня был там выпускной акт в присутствии Императора; кончилась моя обязанность платить за его обучение в Университете; дал 3 ены на кваси. — Василий Кикуци, из Онгасаварасима прибывший, был с визитом; приятно было перекинуться приветом с очень старым знакомым, тридцать два — тридцать три года тому в Хакодате безуспешнейше учившимся у меня по–русски; потом помогавшим мне водвориться в Токио, причем хотел надуть меня на двести ен; потом врачом, пускавшим людей по миру калеками; изобретателем несгораемого горна; безуспешным разводителем овец на Онгасаварасима, но успешно обогатившимся там на разведении сахарного тростника.
Всенощная в сослужении восьми священников, после которой семь из них исповедались у меня; вместе потом прочитали Правило.
29 июня/11 июля 1899. Вторник.
Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.
Настоящий трудовой день, какие бывают только во время Собора.
Утром выслушивание священников. Литургия в сослужении восьми иереев и молебен. После до десятого часа вечера беспрерывная толчея — отправление учеников и учениц с их просьбами на дорогу денег и снабжением брошюрами и иконками, выслушивание священников, гости — между прочим, полковник Ванновский, позавтракавший со мной; патриот он несомненный, но уж слишком завзятый: Корею мы должны иметь под нашим протекторатом, японцы в военном отношении — совершенная дрянь; барон Розен — антирусский, Поклевский — секретарь, и совсем враг России, как поляк (что должно быть ярко), и прочее.
30 июня/12 июля 1899. Среда.
Первый день соборных заседаний. Все было благополучно. Смотри соборные протоколы.
По окончании вечернего заседания, в шестом часу, отправился на Цукидзи к аглицкому епископальному миссионеру Исааку Думану (Isaak Dooman), приславшему мне вчера письмо о скандальном поведении нашего катихизатора в Каназава Петра Такеици. Оказывается, что Такеици ровно ничего не делает по проповеди, а пьянствует, ходит в театр, рассорился со своею женою и прогнал ее, а после, встретив ее на улице, тут же публично побил ее. Об этом ему — Думану — писали из Каназава, и он показал мне письмо. Об этом же свидетельствует гостящий теперь у него учитель английского языка в Каназава, англичанин. Я поблагодарил Думана за предупреждение и обещал тотчас же послать священника для исследования поведения Такеици.