Дневники св. Николая Японского. Том V
Шрифт:
3/16 октября 1900. Вторник.
Из общества протестантов, хлопочущего об уничтожении публичных домов терпимости, приходили спрашивать, какого я мнения о сем предмете. Я ответил, что, конечно, я тоже очень желаю уничтожения их. Больше не имел времени рассуждать с посланцем, торопясь приготовиться к сдаче сегодня на почту большой заготовленной корреспонденции.
Полковник Bullard Армии Спасения прислал билет на митинг, извещая, что на нем будут шестьдесят иностранных и японских офицеров, — будет посвящение Богу дитяти адъютанта Ямамуро и много других интересных вещей будет (interesting features). — Но будет–то митинг в субботу, с семи вечера, когда у нас идет всенощная, значит — я не могу быть, — Это уже 5th nniversary meeting of the Salvation Army. Времени, впрочем, немного для такого большого успеха — уже шестьдесят офицеров.
4/17
Японский национальный праздник. Ученья не было. Погода прекрасная; ученикам и ученицам хорошо было гулять и отдохнуть.
Как в японской прессе расписывают и поносят русские жестокости на Амуре и в Китае! Негодуют, что Миссия здесь для обращения японцев, тогда как она должна бы дома учить своих.
В Китае иностранных миссионеров от боксеров погибло до сотни.
5/18 октября 1900. Четверг.
О. Борис Ямамура ответил, что «очень желательно для него помещения священника Ямагаки в Мориока — для тамошней Церкви это будет полезно». — Итак, нужно было сказать о. Петру Кано, чтобы отправился в Хакодате служить там до времени Собора. О. Кано еще не вернулся из Симооса, куда отправился по просьбе бывшего иеромонаха Павла Ниицума отслужить там панихиду по умершей его прежней жене Марии. Когда к вечеру о. Петр вернулся, я его позвал к себе и объявил необходимость для него ехать в Хакодате на смену уволенному оттуда Ямагаки. Он просил дать ему время до завтра помолиться и подумать.
6/19 октября 1900. Пятница.
Утром о. Петр Кано объявил, что он принимает назначение, только просил с неделю срока — съездить в деревню к жене, чтобы снабдиться зимнем платьем. Я дал ему 15 ен на платье и отпустил. — Между тем из Хакодате от катихизаторов пришло письмо, что священник Ямагаки совсем бросил исполнение своих обязанностей — не служит в субботу и воскресенье, не исполняет требы (одна христианка просила исповедать ее, не стал)… Сегодня отправлено к нему от меня увольнение его из Хакодате и перевод в Мориока. Сделано это «вследствие настойчивой его просьбы, уже четыре раза повторившейся, уволить его из Хакодате». Так мотивировано, чтобы христиане не подумали, что по их желанию сменяется священник. Письмо написано по–японски, чтобы он мог всем, кому пожелает, показывать причину своего перевода. Катихизаторам написано, что о. Ямагаки, по его усиленной просьбе, увольняется от службы в Хакодате, на место же его прибудет о. Петр Кано, назначенный туда служить до времени Собора; пусть они, катихизаторы, объявят об этом всем христианам и внушают им с любовию принять его и вместе заботиться о процветании Хакодатской Церкви. Упомянуто в письме, что до приезда нового священника о. Ямагаки должен совершать богослужения и церковные требы. А к о. Петру в письме тоже прибавлено, что до приезда о. Кано пусть он неопустительно совершает богослужения и требы. — Кроме официального японского письма я написал еще ему по–русски частно, чтобы он не сделал безрадостного поступка, который хочет учинить, — не просил увольнения (киусёку) от службы совсем, а перешел бы в Мориока — не предавался бы гневу, которым ныне, по- видимому, одержим; в припадке этого гнева он и меня подозревает в недоброжелательстве к нему, в тайном желании, которое я будто бы питал, удалить его из Хакодате — совершенно неосновательные подозрения и так далее.
Была генеральша Надарова Анна Валериановна, жена главного интенданта в Приамурском крае с четырьмя воспитанницами, учащимися по–французски и английски в Католическом монастыре на Цукидзи, в Токио; воспитанницы все кончившие курс во Владивостокской гимназии. Генеральша говорит, что в Хабаровске теперь голод, ибо все туда доставляемо было китайцами, которых ныне в окрестностях нет — все разогнаны; говорит еще, что и до сих пор вода Амура заражена разлагающимися трупами благовещенских утопленников. И какие ужасные сцены были там! Знакомая дама писала из Благовещенска Надаровой: «Всю жизнь не забуду, и невозможно забыть виденной мною сцены, как солдат топил китаянку с младенцем на руках; китаянка, рыдая, в воде, куда вогнана была, бросит младенца и опять подхватит его на руки и хочет спасти, а солдат штыком гонит ее дальше в воду, пока та, наконец, прижавши младенца к груди, бросилась с воплем в глубь и погибла». И подобных сцен три тысячи! Боже, что же это? Отпустится ли когда- нибудь этот грех русским? Забудется ли он историей? Сердце гложет мысль об этой жестокости, с тех пор, как я узнал о ней. — Смотри о сем иное под 18 ноября/1 декабря.
7/20 октября 1900. Суббота.
Бедный мальчик — Александр Андо,
8/21 октября 1900. Воскресенье.
В обедне была генеральша Надарова с тремя русскими воспитанницами; говорила по окончании службы, что это «лучшие часы, проведенные ею в Японии». Чай пить не зашла, торопилась доставить к двенадцати часам воспитанниц в Католический монастырь.
О. Сергий Судзуки, кажется, перестал ссориться с катихизатором Фомой Танака; пишет, что мое письмо и посланная ему книга (Певницкого) тронули его. — Пишет еще, что для поднятия Церкви в Вакаяма, совсем ослабевшей так, что почти никто не приходит к богослужению, находит нужным раз в месяц приезжать туда для совершения Литургии в воскресенье и вечерней воскресной проповеди там. Просит благословения на это и дорожных. Отлично! Еще пишет, что хочет и в Акаси ездить на воскресную проповедь, чтобы оживить дело Церкви и там. Ладно и это. Но пусть отправляется туда в воскресенье после обеда, совершив Литургию в Оосакском храме.
Беда с служащими Церкви! Или неспособные, или больные, а деньги, Божьи деньги, жертвуемые на пользу Церкви, так и плывут на них, большею частью совсем без пользы. Фома Михара семь лет был воспитываем в Семинарии — сколько на него денег ушло! Теперь четвертый год на службе, и почти всегда был болен, на содержание получал. Ныне окончательно ослабел, так как безнадежно чахоточный, ушел домой, а содержания такого, как на службе, просит, даже заставил о. Бориса подкрепить его прошение (о. же Борис готов просить за всех!). Живет у родителей в своем доме, не бедном, а церковных денег просит. Рассердило это меня до того, что я смел и бросил на пол письмо о. Бориса. Тем не менее двухмесячное содержание Михара, до конца года, будет отправлено к нему, но с отставкою его от службы за болезнию; дальше, если он будет жив, пусть заботятся о нем родители; куча церковных денег, непроизводительно издержанная на него, пусть этим завершится.
Стефан Мацуока, катихизатор в Фукуока, просил Елисавету Котама, начальницу Женской школы, посватать за него племянницу катихизатор а Каяно. А я этого–то именно и опасался. Котама только что отказала ему на его запрос посватать за него одну из учительниц школы — отказала, тогда как их несколько держится в школе для того, чтобы выдать за служащих Церкви. — Позвал я Елисавету и просил отложить предупреждение против Мадуока — человек он хороший, сердечный и служитель Церкви искренний — просил ее быть доброй для него посредницей, написать Каяно совет выдать за него племянницу. Если дело состоится, обещал послать невесте 25 ен на платье.
9/22 октября 1900. Понедельник.
Еще один академист оказался мерзавцем, изменником своего обещания всегда служить Церкви, на каком основании и послан был в Россию для академического образования: Емильян Хигуци прислал чрез инспектора Семинарии Сенума уже не прошение, как иные делали, а прямо «отказ от службы» (дзихёо) по «семейным, мол, обстоятельствам». То есть дали в какой–то школе нажиться, больше 35 ен, получаемых от Миссии, он и ушел, забыв совесть и свои обязательства. Отец его рассказывал мне, что Емильян, будучи маленьким, заболел до того, что стал совсем безнадежным — доктора отказались от него; тогда отец дал обет: «Если сын выздоровеет, посвятить его на служение Церкви». Сын выздоровел и был всегда и доселе совершенно здоров. Но вот он как держит обет отца! Поманили несколькими енами, и — прощай Церковь! Еще пишет в своем «дзихёо» «не называть его Иудой, как стало обычаем именовать оставляющих (из–за денег) церковную службу». Но каким же похвальным именем назвать его поступок?.. Часа два одолевало меня сквернейшее расположение духа. Но плевать на всех мерзавцев! Дело церковное, даст Бог, и без них будет идти. Двери же русских Духовных Академий для японцев пусть будут закрыты, за исключением разве очень особенных случаев.