Дни Кракена
Шрифт:
– И вон… еще!
– услышал он голос Беньковского.
Выше скалистых зубьев из розового тумана выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же вслед за ним появился другой, за ним третий… А вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая сероватая масса.
Между тем горный хребет внизу постепенно опускался, пока не исчез из вида. Первым нарушил молчание Михаил Петрович.
– Это мираж?
– спросил он.
Беньковский ответил торжественно и грустно:
– Нет, Миша, это не мираж. Это открытие. Открытие, которое - увы!
– не скоро станет достоянием
Северцев хлопнул себя по лбу.
– …кладбище миров, которые когда-то - может быть, совсем недавно, а может, и миллионы лет назад - неосторожно приблизились к Бурому Джупу и были проглочены им, как он проглотил и нас. Не исключено, что среди них есть планеты, мало уступающие по величине Луне и даже Меркурию. Недостаточно плотные, чтобы погрузиться в слои металлического водорода и распасться там, они вечно будут плавать здесь… и мы вместе с ними.
Под иллюминатором прошла поразительно гладкая, словно отполированная обширная равнина, окаймленная невысокой грядой округлых холмов, и исчезла.
– Может быть… - робко начал Михаил Петрович.
– Может быть, нас выбросит на такую планету, - торопливо проговорил Северцев, - и мы сможем что-нибудь предпринять…
Беньковский усмехнулся.
– Нам не выбраться на звездолете, даже если бы мы избрали такой путь самоубийства. Давление в сотни тысяч атмосфер…
– А что если… - Михаил Петрович задумался.
Они опустились на пол и молча выпили по стакану вина. За стальным панцирем звездолета царили невообразимые, начисто отрицающие жизнь, условия; мускулы и кости хрустели и угрожали лопнуть при каждом движении; двое товарищей лежали мертвыми в передней кабине, а третий сгорел дотла. Они были беспомощны, и гибель угрожала им каждое мгновение. Они знали это. И все же…
– Надо работать, - решительно сказал Беньковский.
И Северцев и Михаил Петрович серьезно кивнули.
Б.Стругацкий
ВОЗВРАЩЕНИЕ
“…Начинается эта странная история.
Он не был дома почти полгода, никто не знал, что с ним, где он. На молоденькую мадам Тайо было жалко смотреть - она так любила мужа, да и было за что его любить: самый красивый мужчина в Дао-Рао, храбрец, силач, да еще и весельчак, каких мало…
Это была очень тихая и ясная ночь. Все уже спали - все поселение, - только плескалась вода у причалов и хохотали гиены в саванне. Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо: время было тихое, теллаков отогнали в глубь страны, и сторожа на пристани мирно спали, не выпуская изо рта тлеющих сигареток, пока им не обжигало губы. Тогда они просыпались, прислушивались, закуривали новую сигарету, устраивались поудобнее и засыпали вновь.
Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо в Дао-Рао, но когда луна поднялась над саванной, он уже открывал калитку своего дома - тяжелый, усталый, запыленный. Мадам Прискита услыхала только, как хлопнула дверь внизу, как заскрипели старые ступени под грузными шагами, увидела, как задрожали и наклонились огоньки свечей на столе. Она узнала эти шаги и тихое звяканье шпор, но не успела даже подняться, как он вошел в комнату, сгибаясь в низких дверях; вошел и встал у порога, медленно стягивая с большой головы широкополую шляпу с потускневшим золотым шитьем…
Он был очень, очень утомлен - лицо его потемнело от загара и пыли, тонкий полузаживший шрам тянулся, пересекая лоб, исчезал в грязных спутанных волосах. Что-то новое, необычно беспокойное проглядывало в каждом его движении - в бегающих, красных от бессонницы глазах, в странной безразличной улыбке, в том, как он замолкал, прерывая себя на полуслове. Мадам Прискита согрела ему ужин, помогла умыться, дала ему чистое белье - он попросил ее об этом (“не надо будить слуг”), да она и сама хотела быть одна со своей радостью. Говорил он немного и неохотно, ел без аппетита, много и жадно пил. Ухаживая за ним, она весело вполголоса болтала, рассказывая все последние события маленького города, и то ласково прижималась щекой к его тяжелому плечу, то тихонько целовала смуглую большую руку - тогда он отрывался от еды и. повернув к ней темное обветренное лицо, утомленно улыбался. Казалось, он все время прислушивается к чему-то очень далекому или чего-то ждет; два раза он вздрогнул так сильно, что зазвенели стаканы на столе, а поужинав, неожиданно встал, перебив ее на полуслове, подошел к широко открытому окну и долго вглядывался в голубую ночь, полную теней и прохладного ветра. Потом крепко запер ставни и обнял жену, которая, чувствуя что-то неладное, подошла и прижалась к нему.
– Что с тобой, Якомино? Ты ждешь плохих вестей?
– тихонько спросила она его. В ответ он прижался губами к ее губам, и они долго стояли так во тьме, и дыхания их не было слышно в комнатке, слабо освещенной желтым мерцанием свечей.
Потом он пошел спать, попросив ее разобрать письма, лежащие в его сумке. Они будут нужны ему завтра рано утром, пусть она прочтет их все и ответит нате, на которые сможет. Он очень устал и не в состоянии сейчас сам сделать это. Он приляжет и будет дремать и ждать ее - там не очень много работы, часа на два, не больше. Он очень любил ее и страшно соскучился по ней, и он расскажет, почему от него не было писем так долго и будет просить ее прощения.
– Сегодня пятнадцатое?
– спросил он, оборачиваясь, уже по пути в спальню.
– Шестнадцатое? Ты уверена?
Она слышала, как он тяжело опустился на постель и уронил на пол башмаки. Писем было действительно немного, и она сделала уже половину дела, когда в спальне послышался шорох, и Якомино окликнул ее:
– Малютка, такты совершенно уверена, что сегодня шестнадцатое?
Она сказала “да” и, читая очередное письмо, услыхала, как он встал с кровати и прошелся по комнате. Потом послышался щелчок, напомнивший ей те времена, когда, жутко полыхая, горела саванна и красные свирепые теллаки штурмовали маленький городок у реки, - в соседней комнате взвели курок. Она вздрогнула, но Якомино сказал негромко:
– Не бойся, девочка, что-то не спится, и я принялся чистить Старого Тома… Просто от скуки…
В его голосе слышалась улыбка, и мадам Тайо успокоилась и сама улыбнулась, услыхав давно забытую кличку. Старый Том - так звали большой пистолет Якомино, из которого он мог на полном скаку попасть в доллар, подброшенный в воздух…
Свечи почти догорели, и мадам Прискита читала последнее письмо, когда в спальне что-то громко стукнуло, упав на пол. Женщина подняла голову и прислушалась. Было очень тихо, только трещали цикады в саванне, и она торопливо дочитала письмо, сделала пару пометок и на цыпочках прошла в соседнюю комнату. Там было совсем темно - Якомино опустил шторы и закрыл ставни, - догадалась она. Пришлось вернуться за свечами, три уже погасли, одна - только что, дымок еще струился, распространяя запах воска.