Дни Кракена
Шрифт:
11. “Тако злы нравом и не знают великодушия к побежденному. Если их много, они дерзко друг на друга нападают и разрывают на части. В старину на Цукуси было место, где они собирались для совершения своих междоусобиц. Ныряльщики находят там множество больших и малых клювов и продают любопытным. Поэтому говорится: “тако-ното-мокуи” - “взаимопожирание тако”. (“Записи об обитателях моря”.)
Глава седьмая
Отдохнуть мне не удалось. Едва я завел глаза, как меня позвали к телефону. Казенно-благожелательный женский голос осведомился,
– Я все-таки звоню, - сообщил он.
– Ничего не поделаешь. Мой нравственный долг. Принцип “и”.
– Ты где нализался?
– спросил я.
– Будь гуманен. Соблюдай принцип “жень”. Я блюду принцип “и”, а ты соблюдай “жень”. Конфуций сказал: “Последовательно соблюдая мои принципы, вы улучшаете человеческую природу”. Ты найдешь этот лозунг в любой столовой и закусочной.
– Хорошо, хорошо. Что случилось?
– Ты славный парень. Но ты лишен информации. А что сказал Винер? Винер сказал: “Чем более вероятно сообщение, тем меньше оно содержит информации”. Такие плакаты ты увидишь в любом зале ожидания.
– Короче, - сказал я.
– Совершенно невероятное сообщение. Совершенно без энтропии. Я хотел позвонить тебе прямо вчера. Это мой долг, поскольку ты лишен информации. Но ты не разрешаешь. Не разрешаешь - не надо. Я и не звоню.
– Правильно делаешь, - нетерпеливо сказал я.
– Сообщай скорей, мне некогда.
– Я не буду тебя томить. Преданный подчиненный не должен томить гуманного начальника. Все тот же принцип “и”. Что же было вчера? Ты меня постоянно перебиваешь, и я могу сбиться. Да! Вчера утром беспозвоночники пригласили Полухина, Степанову и прочих поглядеть на осьминога.
– На осьминога?
– Да. Превосходный осьминог, я потом тоже ходил смотреть. Но абсолютно беспринципный. Невзлюбил Степанову с первого взгляда и окатил какой-то черной жидкостью. Подумай только. Как сказал товарищ Апулей, “зловоннейшей мочой меня совсем залили”. И у Степановой облез нос.
– Не может быть.
– Облез, можешь не сомневаться. Это нам так понравилось, что мы тоже пошли поглядеть. Всем издательством.
– На что пошли поглядеть? На нос Степановой?
– И на нос тоже. Но главным образом на осьминога. Да, совершенно забыл. Теперь у нас есть осьминог. Его привезли японцы, и он живет в бассейне, во дворе. Слушай, тут мои недоброжелатели не дают мне говорить. Отбирают трубку. Собралось множество хорошеньких девушек, и все как одна жаждут с тобой познакомиться. Особенно жаждет Зиночка. Я сказал, что ты холостой. Моя неосторожность. Теперь она жаждет…
Я повесил трубку. Ика содержит тушь и знает приличия. Интересно, подумал я, что в средневековой Японии понимали под приличиями? Если бы спрут профессора Акасиды знал приличия, он бы окатил не безобидную старую деву Анну Семеновну, а старого пройдоху Ярошевича И Юля была бы отомщена. Впрочем, возможно, что он промахнулся. Или нравы головоногих здорово изменились. Я представил себе, как Анну Семеновну, плачущую, забрызганную серо-черными кляксами, выводят под руки из павильона. Эту тушь ведь не сразу отмоешь, не сразу отстираешь. Однажды в Байкове каракатица вот так же загадила китель одному моему знакомому, капитану траулера. Это был белый полотняный китель, и его пришлось выбросить потому что ни мыло, ни щелок пятен не брали. Но жизнерадостному лоботрясу Косте все это представляется очень забавным. В общем-то он добрый мальчик, но его реакции на такого рода вещи, наверное, сродни реакциям живодера-сторожа. Уж не знаю, почему я вспомнил о Василевском. Мне даже почудился смрад перегара и колбасы.
Я вышел в начале шестого, пообедал в кафе напротив и отправился на улицу Горького. В магазине подарков я после долгих колебаний купил за восемь рублей фигурку медведя тобольской резьбы, а затем, выстояв порядочную очередь в магазине русских вин, получил тяжелую коробку с подарочной водкой. Это очень хорошая водка, приятная и чистая на вкус, зеленовато-золотистого цвета. Она продается в массивных прямоугольных флаконах со стеклянной пробкой, ее особенно приятно разливать в широкие бокалы или в чайные стаканы тонкого стекла. Чтобы размяться, я решил идти пешком, и пока я шел, водка то и дело звонко булькала у меня под мышкой.
В вестибюле “Пекина” меня встретил полузнакомый юноша из Института востоковедения Радостно улыбаясь, он пожал мне руку обеими руками и сказал:
– Вот хорошо, Андрей Сергеевич, а Хида уже ждет вас. Пойдемте?
– Пойдемте, - сказал я.
– У него номер на третьем этаже. Я уж боялся, что вы не сможете прийти. Что бы я тогда с ним делал?
– Сводили бы в кино.
– Только кино нам с ним и не хватало! Вы не поверите - я совсем замучился.
– Вид у него действительно был несколько ошалелый.
– Восьмой день как на карусели. ВДНХ, Кремль, Третьяковка, Большой театр. Жара, пить все время хочется. Такси не достать. Юго-запад, Юго-восток. Канал! Господи, я москвич, но в жизни прежде не был на канале.
– А что ему нужно от меня?
– Право, не знаю. Может быть, просто решил отдохнуть вечерок. Он ведь, бедняга, тоже округовел. И потом вы перевели его книгу, издательский работник. Будет, наверное, просить, чтобы перевели его новую книгу.
– Он говорит по-русски?
– Совсем не говорит.
– Скверно. Я не говорил по-японски лет десять.
– Дзэн-дзэн дэкимасэн-ка?
– Скоси дэкиру-то омоимас-га…
– Наруходо дзаннэн дэс. Мне сегодня позарез нужно съездить в одно место.
– Конечно, поезжайте. Как-нибудь договоримся.
Он очень обрадовался.
– Спасибо, Андрей Сергеевич. Вы меня здорово выручили.
– Вот кстати, - сказал я с настоящими полухинскими интонациями, - когда ему можно отдать подарки? Сразу?
– Да когда захотите. Мужик он простой, без церемоний.
Хида занимал небольшой однокомнатный номер с небольшим столиком, небольшим шкафом и чудовищной двуспальной кроватью. Он встал, нагнул голову и молча двинулся к нам, протягивая руку. Юноша важно провозгласил:
– Господин Хида. Головин-сан.
– Зудораствуйте, - сказал Хида.
– Извините, Хида-сан, - поспешно сказал юноша по-японски, - но поскольку Головин-сан знает японский язык, я вам, вероятно, не буду нужен.
Хида вопросительно взглянул на меня.
– Дайдзёбу дэс, - сказал я.
– Дэ-ва саёнара, Зорин-сан, - сказал Хида.
– Саёнара, Хида-сан!
– сказал юноша.
– Асьта мадэ.
– Он прямо-таки сиял от радости. Даже неловко было.
– До свидания, Андрей Сергеевич!
– Он сделал ручкой и исчез.