Дни нашей жизни
Шрифт:
Григорий Петрович торопливо налил себе чаю и начал рассеянно накладывать сахар — ложку за ложкой. Клава отвела его руку от сахарницы:
— Гриша, ты сироп делаешь?
Чай действительно оказался приторно сладок, Григорий Петрович поморщился и отодвинул стакан. Глядя мимо Клавы, напомнил:
— Ты рассказывала...
— Да, да. Так вот, я предложила ввести стахановское планирование, и мы задумались — ведь что такое перевыполнение планов? Если за счет дополнительного снабжения, так тут лимиты и прочее. А если сэкономить? Как раз в это же время Олег Яковлевич, Злобин и Боков выступили с инициативой пересмотра
— Ну, и...
— Ну и победили! — воскликнула Клава и рассмеялась, видимо вспомнив что-то. — Ты бы поглядел на Саганского! Всыпали ему как следует, он погорячился, надулся, а ведь против коллектива не пойдешь? Да и ясно ведь, что стахановский план дает такие преимущества... В конце он вторично слово взял, даже покаялся: «Я не сразу оценил новаторскую инициативу Клавдии Васильевны»... «энтузиазм коллектива будет порукой тому, что наше сплошь стахановское предприятие»... ну и все как полагается!
— М-да... — пробормотал Григорий Петрович и закурил папиросу. Вот этого они и хотели — чтоб директор Немиров вышел, покаялся, сделал все «как полагается», а потом будут посмеиваться! Ну нет, я не Саганский, со мной так не выйдет!
— Фу! — отмахнулась Клава, разгоняя дым. — Опять ты куришь!
— Извини. — Он отвел руку с папиросой, хотел промолчать, но раздражение прорвалось злыми, путаными словами: — Конечно, ты торжествуешь... что ж, ведь не тебе потом отвечать! А только эта очередная шумиха... Не понимаю, почему возражал Саганский! Саганский должен был первым ухватиться! Он это любит... Стахановский план, сплошь стахановское предприятие, Красное знамя министерства... А все — парад! Никогда я не поверю, чтоб у вас все до единого рабочие давали стахановскую выработку!
— А я этого и не говорю, — тоже раздражаясь, сказала Клава. — Но три месяца назад рабочих, не выполняющих норму, было шестьдесят человек. В прошлом месяце их было двадцать три. Сегодня — девять.
Помолчав, она тихо закончила:
— А все остальное, что ты наговорил, — несправедливо и нехорошо. Ты просто завидуешь.
— Уж не Саганскому ли? — воскликнул Немиров. — Вот уж кому я завидую меньше всего, особенно сегодня! Вряд ли от вашей победы ему поздоровится!
Клава встала, красная от возмущения.
— Я вижу, вы все из одного теста — хозяйственники! Саганский — тот хоть прислушивается! А ты просто недооцениваешь вопросы экономики и планирования, это я тебе всегда говорила! И твое ничтожество Каширин... он тебе подходит, потому что он смотрит тебе в глаза и ни на какую инициативу неспособен! Вы все боитесь связаться с трудным планом, а в результате выезжаете на авральщине, на сверхурочных! Думаешь, не знаю!
— От кого же ты это знаешь? — уже не сдерживаясь, крикнул Немиров. — Уж не от своего ли Гаршина?
Он сразу пожалел об этих сорвавшихся с языка словах.
Клава грустно взглянула ему в лицо, повернулась и, уходя, плотно прикрыла за собою дверь.
Когда он нерешительно вошел за нею в спальню
— Уже поздно, и я очень хочу спать.
Они редко ссорились, обоим было трудно засыпать не помирившись, но и делать первый шаг не хотелось.
Григорий Петрович только было собрался заговорить, когда Клава, решившись, сделала то же и миролюбиво спросила:
— А что у тебя?
Григорий Петрович вздрогнул, притворно зевнул и ответил как бы сквозь сон:
— У меня? Все в порядке.
Часть четвертая
1
Никто не провожал Немирова, когда он уезжал из Москвы после трех суматошных и тяжелых дней. Беседа с министром кончилась в начале десятого, после нее Григорию Петровичу не хотелось ни с кем встречаться. Он заехал в гостиницу, без охоты поужинал в ресторанном зале, где раздражало чужое веселье и танцующие пары, мелькавшие перед самым его носом. Поднялся к себе в номер, не зная, чем бы занять время. Как всегда, после большого душевного напряжения хотелось спать, но спать уже нельзя было. Он засунул в чемодан умывальные принадлежности, пижаму и книжки стихов, купленные для Клавы, — на этом закончились сборы. Когда он не торопясь приехал на вокзал, до отхода поезда оставалось тридцать пять минут.
Проводник международного вагона радушно приветствовал знакомого пассажира:
— Раненько сегодня...
— Домой тороплюсь, — пошутил Григорий Петрович, стараясь скрыть дурное настроение.
Московские приятели ждали его сегодня вечером, и теперь Немиров понимал, что поспешное бегство от них будет воспринято как результат неудачи у министра. Хуже всего, что они не ошибутся.
А впрочем, какая ж это неудача? Итог поездки более чем хорош! Решение о механизации заготовительных цехов состоится в этом месяце, все доказано и договорено. Вопросы снабжения режущими инструментами разрешены блестяще, указания даны, в Ленинграде останется только реализовать их. Наконец, новые станки...
Встреча с Волгиным в Москве произошла случайно, так же как она могла произойти в Ленинграде. Волгин сообщил, что «Горелов землю роет — не ради ли старого пристрастия к турбинщикам?» и новые станки будут сданы в самом начале июля.
«Как видите, что обещаем — делаем», — сказал Волгин.
Заслуги Немирова тут не было, участие Горелова в этом деле по-прежнему уязвляло, но тем не менее получение станков — крупное подспорье. И новость о станках естественно входит в общий хороший итог поездки.
Итак, все удалось, как было задумано, — нажать, добиться, приехать с блестящими результатами, еще раз поразить всех своей энергией и умением решать вопросы крупно, кардинально. Все вышло именно так. И если бы не эта последняя беседа с министром... ну зачем было поднимать разговор о «попытке подрыва авторитета», об «организованной проработке»? Все равно толку не вышло, а противный осадок остался.
Пассажиров в вагоне маловато. Хорошо бы остаться в купе одному, основательно выспаться, а завтра приехать на завод и так «завернуть» дело, чтобы все сразу почувствовали — хозяин!