Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

Григорий Петрович смотрел на знакомую до мелочей, милую сердцу картину с чувством обиды — все это как бы принадлежало ему, направлялось им, все его силы вложены сюда... А вот ведь — без него и, может быть, еще хуже, против него! — пытаются решать дела этого завода, его завода!

Не оборачиваясь, он слушал Раскатова. Да, горком решил помочь. Соберут представителей кооперирован­ных заводов... уточнят сроки по обеспечению турбин и генераторов для Краснознаменки... Все это правильно. Готовится совещание начальников плановых отделов... Так. Ясно.

Раскатов

вдруг мягко сказал:

— В начале разговора я надеялся, Григорий Петро­вич, что вы подумали во время поездки, все уяснили се­бе с министром и мы быстро найдем общий язык. За­чем же мелочные обиды, счеты, амбиция?

Немиров повернулся к своим собеседникам. Свет, падающий из окна, подчеркнул его позу — упрямую и самоуверенную.

— Если говорить о деле, — я обещаю и гарантирую вам, что четыре турбины мы дадим в срок! Я этого до­бьюсь — или можете требовать моего снятия, как чело­века, неспособного руководить заводом.

— Превосходно, — сказал Диденко. — Значит, вы дадите приказ о внутризаводском планировании в со­ответствии с новыми сроками?

— Возможно, — со злостью, но уже спокойно отве­тил Немиров. — Я еще не принял решения. Завтра с ут­ра я разберусь с Кашириным и тогда решу.

— А какова точка зрения министра, Григорий Пет­рович? — добродушно спросил Раскатов.

Немиров мог поручиться, что Раскатов знает ее. От­куда? Может быть, министр звонил на завод? Или сек­ретарь горкома сам звонил министру?

— Я не знаю, что известно вам, — сказал он мрачно — Но если вы хотите моей откровенности, — пожа­луйста. Я просил у министра поддержки, потому что со­мневался в возможности успешно руководить людьми в атмосфере проработок, нажима и подрыва моего авто­ритета. Министр нашел, что я слишком мрачно смотрю на вещи. Буду рад, если он окажется прав... если пар­тийная организация начнет реально помогать мне, а не заниматься расшатыванием моего авторитета, как на прошлом собрании.

Диденко сделал протестующий жест, потом тихо спросил:

— А вы не думаете, Григорий Петрович, что ваше желание прислушаться к мнению коллектива не расша­тает, а подымет ваш авторитет?

— И еще знаете что, Григорий Петрович? — подхва­тил Раскатов. — У вас уж очень часто и ярко звучит: я, я, я! Я сделаю, я добьюсь, я дам турбины, я гарантирую. Конечно, вы — единоначальник, ваших прав ни­кто не ущемляет. Но что вы можете сделать один, без коммунистов, без всего коллектива? А ведь вы даже о партийной организации судите с точки зрения своего «я». Помогать мне, мой авторитет! Вам кажется, что коммунисты только и думают о вас, что их задача — по­могать вам, а не вместе с вами выполнять общую задачу. Хотите полную, откровенную правду? Ваш авто­ритет начал колебаться потому, что вы переоценили са­мого себя и противопоставили себя коллективу, как некое всесильное божество: я все могу, со всем справлюсь сам, только слушайтесь и не мешайте!

Григорий Петрович пошарил по карманам в поисках папирос, не нашел их, чертыхнулся. Раскатов подвинул ему папиросы и

сказал:

— Обдумайте все это, Григорий Петрович, по-хоро­шему, спокойненько обдумайте. Вы работник сильный. Но переоценка своей силы иногда превращается в сла­бость. Вспомните, легенду об Антее.

Он встал и уже с улыбкой добавил:

— Ваш приятель Саганский упрямился и злился так, что стены дрожали. А теперь смотрите, как завернул де­ло! Кстати, Саганский уверен, что идея насчет планиро­вания — ваши козни.

Он взглянул на часы.

— Ой-ой-ой, как мы заговорились! Пойдем, Николай Гаврилович, мы ж на пять часов людей вызвали!

Они уже ушли, когда Немиров сообразил, что нужно было просто улыбнуться в ответ на вопрос о планирова­нии и сказать, не придавая этому преувеличенного зна­чения: «Что ж, давайте вводить, если это необходимо, но уж тогда и помогайте покрепче, чтоб потом не оскан­далиться!» Вот и все, что следовало сказать... На кой черт опять осложнять отношения?

Он подошел к телефону и помедлил, положив руку на трубку. Утром ему не удалось дозвониться к жене. У себя ли она сейчас? И что скажет?

Он набрал ее номер, заранее готовясь услышать тот неласковый голос, каким она говорила с ним в день его отъезда, но Клава вскрикнула:

— Ой, Гриша! Как хорошо, что ты приехал!

Они условились, что Григорий Петрович сейчас за­едет за нею и они пообедают дома.

Клава выбежала к машине радостная, в новом лет­нем платье, которого он еще не видал. Села рядом, сбо­ку внимательно оглядела:

— Ну, как у тебя? Что в Москве?

Он рассказал ей все те же деловые итоги поездки. Она порадовалась и тотчас спросила:

— Ну, а на заводе что?

И опять внимательно поглядела. Догадывается? Знает?..

— Началась сборка второй турбины, — ответил Гри­горий Петрович.

Клава вдруг засмеялась и сказала:

— Ну и хорошо. А я без тебя соскучилась.

Они ехали — рука в руке, сидя рядышком позади Кости. Немирову хотелось поцеловать Клаву, но стыд­но было — в зеркальце видны настороженные глаза шо­фера.

Платье у Клавы яркое и очень ей к лицу. И сама она какая-то новая — оживленней, уверенней в себе.

— Ты очень похорошела, Клава, — сказал он. И со­общил как можно более беспечно и шутливо: — Встре­тил сегодня твоего поклонника. И, представь себе, он ужасно смутился, увидав, что я приехал. Уж не назна­чила ли ты сегодня свидания?

— Ему и назначать не нужно, — с гримаской сказа­ла Клава. — Он и так все время попадается на пути.

— А тебе нравится?

Она прищурилась, словно взвешивая, нравится ли, потом с улыбкой, ответила:

— Есть немножко.

За обедом Григорий Петрович начал расспрашивать Клаву о Саганском, о положении дел на заводе. Клава охотно рассказывала, все так же приглядываясь к мужу. Стахановский план уже введен в действие. Саганский развивает огромную энергию для досрочного выполне­ния краснознаменного заказа. На пленуме райкома его приводили в пример...