Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

5

Круг забот Саши Воловика в каждым днем расши­рялся.

После доклада в Доме технической пропаганды у не­го появились новые знакомые — изобретатели с других ваводов. Один из них, двадцатилетний Леня Пенкин, по­разил Воловика яркой талантливостью. Технические вы­думки возникали в его голове одна за другой. Но при этом Леня совершенно не умел сосредоточиться на чем-то главном, усидчиво поработать, довести дело до конца.

— Фантазия у тебя богатая, Леня, но толку от нее мало, — сказал ему Воловик. — Так можно и пустоцве­том остаться!

Должно быть, Леня и сам

чувствовал свой недостаток. Он крепко привязался к Воловику и благодарно принимал его советы, но для этого Воловику приходи­лось вникать в совсем новые технические вопросы, и каждый раз он остро ощущал, как не хватает ему зна­ний.

В цехе усиливалась горячка, особенно на сборке. К первому июля турбина должна была пройти испытания. А тут еще стало известно, что из Краснознаменки едет делегация с ответным визитом дружбы, и Воловику бы­ло поручено встречать краснознаменцев и оказывать им дружеское гостеприимство.

И, как нарочно, в эти же дни Воловику пришлось писать статью для газеты. Редактор предложил ему по­мощь литературного сотрудника, но Воловик из гордо­сти отказался — вот еще, он и сам грамотный. Как умеет, так и скажет. Впечатления от поездки в Краснознаменку были свежи, а уж о своем родном заводе мож­но написать хоть десять статей!

Все было ясно и легко укладывалось в план статьи, продуманной Воловиком во время работы. Но когда он дома сел писать, все пошло прахом. Ясные мысли спу­тывались, как только он пробовал записать их. Слова не подчинялись, а тянули куда-то вбок. Перечитывая на­писанное, он видел, что живые и яркие впечатления в его изложении становятся тусклыми. Кроме того, он то и дело спотыкался на правописании.

— Ася! — кричал он. — Как пишется Алюминьстрой, алюминий — одно «л» или два?

— Кажется, одно, — отвечала Ася из кухни, а через минуту кричала: — Ой нет, кажется, два!

Он исписал целую тетрадку. Прочитал Асе, Ася на­шла, что написано очень хорошо.

Редактор тоже нашел, что хорошо, а затем взял красный карандаш и начал прогуливаться им по стра­ничкам тетради. Перечеркнул второе «л» в Алюминьстрое, прибавил одно «н» в слове «напряженный», в «электрификации» поставил букву «и» вместо «о», вы­черкнул несколько «которых» и «потому что», расста­вил вдвое больше точек, чем было, выделил запятыми вводные предложения, приписал красивую концовку...

Саша с затаенной досадой следил за быстрыми дви­жениями красного карандаша.

— Зина, отстукай — и в набор! — сказал редактор, перекидывая тетрадку секретарше, и с удовольствием потер руки. — Превосходный получится подвал!

— Подвал?

Редактор взял номер газеты и показал Саше статью, занимавшую всю нижнюю часть страницы:

— Вот что такое подвал. Ну, Александр Васильевич, спасибо, и не забывайте нас. Лиха беда начало.

Воловик неловко поклонился и ушел, стараясь не глядеть на секретаршу. Нет, в следующий раз он в та­ком виде статью не понесет!

Не успел он вернуться на завод, как к нему подошел Воробьев.

— Гаршин свою подпись снял, — сообщил он.

— Ну и добре, — равнодушно откликнулся Воловик. Вся эта история, поначалу рассердившая его, сейчас уже мало трогала. — А ты что такой довольный? Неуж­то из-за этого?

— Да, из-за этого.

Воробьев знал, что это его победа — одна из тех по­вседневных, никем не замечаемых побед партийного ра­ботника, которую не учтешь в отчете и не расскажешь на собрании.

— А что, Саша, вы с ним вместе думаете заняться механизацией на сборке?

— Ага.

— Бригадой, или как?

Воловик помолчал, чему-то про себя усмехаясь, по­том сказал:

— Да разве в названии дело? Виктор Павлович пред­ложил мне договор... как это теперь называется? — до­говор на творческое содружество. Для механизации ря­да операций на сборке. Ну, а с чего мне отказывать­ся? —

Воловик подмигнул: — Начальник же!

Воробьева покоробило:

— Ну и что? При чем здесь начальник?

— Ну как «при чем»? Поможет, обеспечит, нажмет где надо... А что, Яша, ты против?

Воробьев подумал и ответил:

— Нет, я — за! Подписывайте договор, работайте, думайте... как тут возразишь? Гаршин человек способ­ный, энергичный. Очень хорошо, что он захотел мозга­ми пошевелить... Только вот что я тебе скажу, Саша. Как коммунисту, как члену партбюро. Тяни его в ра­боту, требуй с него, как с инженера и с начальника… но шуму раньше времени чтоб не было!

— Ну, знаешь, я не любитель шума.

— А я не о тебе и говорю.

Воробьев ушел. Растревоженный разговором, Воло­вик задумался. Он ли это три месяца тому назад упря­мо и тщетно, вопреки всем, добивался перевода в тур­бинный цех ради «мечты», в которую никто тогда не верил, кроме двух-трех друзей! Он с благодарностью вспоминал Женю Никитина, Воробьева, Полозова, по­веривших в него с самого начала, но не осуждал и тех, кто поначалу отнесся к нему недоверчиво. Мало ли кто чего хочет! Надо доказать, что сумеешь выполнить за­думанное, что ты не мечтатель и не хвастун. Носиться с тобою никто не обязан. Если ты чувствуешь, что за­мысел правилен и ты в силах осуществить его, — умей постоять за себя, добивайся, доказывай! А признание придет, когда добьешься. Вот оно и пришло, широкое и щедрое. Но как непросто стало теперь жить! Раньше жил как хотел. Задумал новый станок — ну и начал ра­ботать над ним. Не захотел бы — никому и в голову не пришло бы требовать! А теперь каждый спрашивает: «Над чем работаете? Какие у вас дальнейшие пла­ны?» Очень многие люди стали интересоваться им, пред­лагать свою помощь. Большинство — совершенно ис­кренне, с открытой душой, но кое-кто и слащаво, фаль­шиво, с затаенной, трусливой мыслишкой: «А кто тебя знает, не поможешь вовремя — еще обвинят, что не под­держал изобретателя!» И вот Гаршин... как разбе­решься, какие у него побуждения? Раньше отмахивался, а теперь — договор на содружество... Но главное не в этом. Главное в том, что теперь стали подпирать со всех сторон — хочешь не хочешь, остановиться на месте нельзя. Высказал мысль, что можно механизировать ряд работ на сборке, и с разных сторон за эту мысль уце­пились Полозов и Шикин, главный технолог завода и главный инженер, Воробьев и Диденко, Гаршин и сле­саря-сборщики. И профессор Карелин зовет к себе, рас­спрашивает, как да что собираюсь делать, дает книги и журналы, а вот теперь пригласил в субботу к себе на дачу. Зачем? «Мы с женой любим гостей...» Пусть так, но о чем заговорит профессор, когда настанет удобный час?

— Александр Васильевич! Александр Васильевич!

Это звала Карцева. Оказывается, приехал писатель писать очерк по заданию московской газеты. Ждет в техническом кабинете.

— Не пойду, Анна Михайловна! — сердито сказал Воловик, вспомнив предупреждение Воробьева «только шуму не поднимать»... Шум, шум! Разве я создаю шум? Теперь вот еще и писатель!

Аня с улыбкой оглядела Воловика, упрямо склонив­шегося к тискам, и строго сказала:

— Это не для вас — для дела нужно, Александр Ва­сильевич. Быстренько кончайте и приходите, человек ждет.

Писатель Воловику сразу и решительно не понравил­ся. Было что-то развязное в приветливом жесте, каким он пригласил Воловика сесть, и в изучающем, почему-то смеющемся взгляде, каким он впился в нахмуренное ли­цо Воловика.

— Вот вы какой, Александр Васильевич Воловик! Ну что ж, давайте беседовать! Говорили вам, для кого и что я буду писать?

— Нет, — угрюмо ответил Воловик. — Сказали, для газеты.

— Буду я о вас писать большой очерк. Тема, если сказать в нескольких словах: рабочий эпохи перехода к коммунизму. Газетный подвал. Знаете, что это такое — подвал?