Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Читаешь?

— Нет, Груня. Занимаюсь самокритикой.

У Груни страдальчески скривились губы. Он пони­мал, что Груне и стыдно за дочку, и жаль ее, и страш­но, что наказание восстановит Галочку против него, что домашнее благополучие нарушится. Но какое же это благополучие, если начали портить ребенка!

— Пойдем, Грунечка, походим.

— После бани — ничего? — И шепотом: — Ей пора спать...

Он повернулся к девочке:

— Галя! Сегодня я тебя прощаю. Но если еще раз узнаю, что ты врешь, пеняй на себя. Можешь идти ужи­нать и спать.

Галочка с облегчением выскользнула из комнаты. Когда Груня и Воробьев выходили, Галочка уже болта­ла с дедом как ни в чем не

бывало.

— Груня, мы ее балуем. И потакаем ей. Я больше всех.

— Ты только не огорчайся, Яшенька.

— Я не о себе думаю, — о ней. Мы ее портим.

— Яшенька, родной мой, не преувеличивай. Мы же в детстве тоже и озорничали и привирали... а ведь не­плохие выросли!

Они ходили взад и вперед по пустырю, вдоль забо­ра, отгородившего строительную площадку, где должен был вырасти новый дом, и Груня, чтобы развлечь его, припоминала всякие свои шалости и провинности. Во­робьев пытался представить себе Груню маленькой — смешливой девчонкой, которая любила драться с маль­чишками, но вместо Груни получалась Галочка, и эту Галочку нельзя было не простить.

Как раз тогда, когда он совсем успокоился, появи­лась Ася Воловик.

— Ой, как хорошо, что вы здесь, я очень тороп­люсь, — сказала Ася и оглянулась, как будто боялась, что ее догонят и помешают ей сказать то, ради чего она прибежала. — Саша не должен знать, что я у вас была. Он очень рассердится.

Войти в дом Ася отказалась.

— Нет, я здесь скажу... Дело в том... Ну, вся их бригада у нас. Они все недовольны, но делают вид, что ничего. А к ним примазался какой-то соавтор. Понимае­те? Вызывали их к начальнику цеха, там был директор, и парторг, и главный инженер... Я точно не знаю, но им сказали кончать скорей, и директор обещал круп­ную премию, велел подавать... ну, как это называется?

— Рацпредложение, — подсказала Груня.

— Вот, вот! И что-то там с каруселями придумали, и стали обсуждать, и этот самый Гаршин пошел с ними к каруселям и предложил от себя… Есть такое сло­во — индикатор?

— Есть, — сказал Воробьев. — Измерительный при­борчик. А при чем тут индикатор?

— Не знаю. Эта их половинка диафрагмы должна делать поворот, чтоб эти косые стыки обработать, вы ведь знаете, Яков Андреич? Я на модельку Сашину на­гляделась, так тоже понимать начала. Она стоймя стоит на карусели и потом разворачивается. И они все долго думали, как поворот сделать, чтоб точно. Ровно на сто восемьдесят градусов... так я говорю?

— Так. А при чем индикатор?

— А вот Гаршин первый и предложил установить индикатор, чтоб какая-то ось совпадала. И все согласи­лись, Саша говорит, что тут дело ясное, индикатор — хорошо. А Гаршин начал их торопить подавать рацпред­ложение и сам взялся писать его, а потом поставил свою подпись.

— То есть как «поставил подпись»?

— А вот так. Взял и поставил. Саша пожимает пле­чами и говорит: подумаешь, какая разница! Мы не ради премии работаем... А мне кажется, это гадость! А они все разводят руками, пересмеиваются и говорят: ну что ж теперь делать, не скандалить же! А по-моему — скандалить! — выкрикнула Ася. — Скандалить, но безо­бразия не допускать!

Она перевела дух и, снова оглядываясь, шепотом объ­яснила:

— Я им сказала, что бегу в магазин. Они бы ни за что не пустили меня к вам. Саша даже рассердился, когда я сказала, что надо пойти в партбюро или к на­чальнику. А мне... мне Шикина жалко, он очень рас­строился. Саша говорит, он уже год над этими диафраг­мами думает... Да и других с какой стати обижать? Тут не только в премии дело: я-то ведь знаю, кто дей­ствительно работал!

В понедельник утром Воробьев первым делом подо­шел к Воловику, но Саша был очень занят на сборке

регулятора, он только отмахнулся:

— Да ну, бог с ним! Есть из-за чего волноваться! Хочет числиться в бригаде — ну и пусть числится.

Зато Шикин был и расстроен и взволнован. Он при­вык подчиняться Гаршину — и потому, что Гаршин долroe время был его начальником, и потому, что сам он был человеком тишайшего характера. Только в послед­нее время он как-то осмелел, — назначение старшим технологом окрылило его.

— Смотрите-ка, тихий-тихий, а в бюро появился на­чальник, — говорили технологи.

Шикин работал без шуму и очень четко. Указания своим подчиненным он давал вежливо, но твердо, и ни­когда не забывал проверить, как они выполнены. В це­хе почувствовали перемену, хвалили Шикина и в глаза и за глаза.

С той ночи, когда он нашел первое решение косых стыков и объяснил его Полозову и Карцевой, стоя по­среди улицы на трамвайных путях, он очень изменился. Для Полозова и Карцевой его решение было просто удачной находкой, для него оно было чудесным откры­тием собственных способностей. Он понял, что «может».

Позднее появился новый, лучший вариант — Волови­ка, появились еще варианты. Но к тому времени члены комплексной бригады сроднились, составляли как бы одно целое, и многие решения рождались в горячих спо­рах, так что потом и не вспомнить было, кто что пред­ложил. Шикин уже рисовал себе недалекое будущее, когда проект бригады будет закончен, утвержден, внед­рен в производство, когда рабочие будут рассказывать новичкам, какое было прежде мученье с этими косыми стыками... и как теперь стало легко... Думал он и о премии, — отец большой семьи, он всегда нуждался в деньгах и уже подсчитал вместе с женой, как израсхо­довать премию: дочке новое пальто, сынишкам новые костюмчики и ботинки к началу школьной учебы, — удивительно, до чего на них горели и ботинки и штаны, и до чего быстро ребята из всех одежек вырастали!

То, что Гаршин «примазался» к уже готовому, раз­работанному предложению, расстроило Шикина, тем бо­лее что он чувствовал себя виноватым перед бригадой — именно с ним заговорил об этом Гаршин, и именно он, растерявшись, согласился на то, чтобы Гаршин поставил свою подпись.

— Вы понимаете, Яков Андреич, это было так вне­запно, — удрученно рассказывал он, — Ведь сначала Виктора Павловича звали в бригаду, но он не пошел. Сколько у нас собраний было, сколько ночей сидели, сколько вариантов перебрали! И вот уже добрались до главного. Надо оформлять, заканчивать. Григорий Пет­рович начал нас торопить. Ведь станка-то такого нет, его еще заказывать нужно! И вдруг Анна Михайловна предлагает временно приспособить карусельный ста­нок. Алексей Алексеевич поддерживает, даже подробно рисует как: скоростные головки с особыми моторчика­ми. Ну, всем понравилось, Григорий Петрович прика­зывает поскорее додумать все подробности и пода­вать... Мы идем в цех. Прямо у каруселей все обсуж­даем. Виктор Павлович тоже с нами пошел; конечно, участвует в обсуждении, — вопрос тут был, как обеспе­чить разворот...

Шикин начал чертить на обороте старого чертежа. — Наметили мы фиксаторы установить на план­шайбе и на самой станине... Стоечки какие-нибудь в виде столбиков, стоящих точно друг против друга...

Листок бумаги покрывался линиями и пунктирами. Воробьев напряженно вглядывался, стараясь уловить общий замысел. Огромная, быстро вращающаяся метал­лическая площадка каруселей должна была оставаться недвижной, пока скоростные головки обрабатывают один косой стык. Первая головка делает черновую обдирку, вторая «доводит» стык до полной точности. Затем план­шайбу разворачивают на сто восемьдесят градусов, н второй стык сам подходит под скоростные головки.