Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Здорово придумали! — сказал Воробьев. — И ведь несложно! Чего доброго, и для краснознаменки поспеет?

— Поспеет, если постараться, — сказал Шикин, и радость удачи на миг осветила его лицо. — Предложение уже подано, прямо главному инженеру. — Радость по­меркла: Шикин вспомнил про пятую подпись.

— Как же это все-таки произошло с Гаршиным? Придумал он что-нибудь ценное, или что?

— Ну, как сказать. Особых предложений не было, а так — участвовал, одобрял. Когда говорили, как заме­рять, чтоб ось точно совпала при развороте, кто-то ска­зал — штихмассами можно замерять, а Виктор Павлович сказал: можно индикаторы установить, на циферблате сразу увидишь любое отклонение. Ну, все согласились... А потом

Алексея Алексеевича вызвали в цех. Анна Ми­хайловна побежала проводить занятие, а Виктор Павлович и говорит: «Давайте не откладывать, надо оформлять и подавать, я сам снесу главному инженеру и протолкну побыстрее». Ну, правда, помог. Чертежи-то делал я да наши технологи помогали, а вот записку пи­сать — я, знаете, не мастер насчет формулировок. Это уж Виктор Павлович все изложил, хорошо у него полу­чилось, красиво. Я стал его благодарить от всей брига­ды, а он... Знаете, как Виктор Павлович? Все с шу­точками: я, мол, тоже не чужой, меня в бригаду раньше тебя звали, я только не умею месяцами корпеть, я люб­лю — раз-два, и готово! И вдруг спрашивает! «Подписать, что ли, и мне для крепости? В техническом отделе моего баса боятся, помчится наше рацпредложение по «зеле­ной улице»... И подмахнул: «В. Гаршин».

— А вы что же?

— А я… в том-то и дело, что я растерялся.

— А другие?

— Ну... Воловик, знаете ли, такой, что ему вроде безразлично. Плечами пожал и расписался в самом низу листа. А Алексей Алексеич и Анна Михайловна...

Он смущенно улыбнулся и совсем тихо докончил:

— Они, знаете, куда-то спешили оба. Алексей Алек­сеич только сказал, что бывают такие умельцы — на хо­ду подметки режут. Подписались оба рядышком и ушли.

Полозова и Карцеву Воробьев затянул к себе в парт­бюро.

— Что ж вы это? Вам все равно, так о товарищах подумали бы!

Аня сказала, глядя в сторону:

— Формально возражать канительно — иди доказы­вай, что он только индикатор предложил да записку оформил! А этически…

Ей было мучительно стыдно перед Алексеем, не за Гаршина — за себя.

— Товарищ Гаршин должен решить этот вопрос сам, — резко сказал Алексей. — Никакой кляузы заво­дить с ним мы не будем. Я по крайней мере... Какая-то доля его участия есть. Если он считает ее достаточ­ной, — что ж, дело его.

Когда Любимов узнал о случившемся, он густо по­краснел, даже уши и шея залились краской. Ему было неловко за своего приятеля и неприятно, что получилась такая некрасивая история и ему волей-неволей придется в ней разбираться.

— Странно, странно... — пробормотал он. — Надо все же проверить... Если действительно только индика­тор... Я поговорю...

— Не надо, Георгий Семенович. Я поговорю сам.

Гаршин пришел, как ни в чем не бывало и очень уди­вился, когда Воробьев заговорил с ним об этой его под­писи. А потом рассердился:

— Шумим, шумим — содружество, комплексные бри­гады, взаимная помощь инженеров и стахановцев! А все оборачивается корыстной стороной! Что, премия мне нужна? Да ну ее совсем! Я за деньгами не гонюсь, я помочь хотел, меня Карцева первого в бригаду звала, раньше Шикина и Воловика! Если б я захотел...

— Виктор Павлович, но вы же не захотели. Вы же не работали в бригаде. Даже, помнится, возражали, ко­гда познакомились с первым проектом, что дело это до­рогое и долгое...

— А конечно! — подхватил Гаршин. — Я начальник сборки, меня сроки подпирают, у меня эти диафрагмы вот здесь сидят, — он показал на горло, — я не мо­гу ждать год! А они ведь все равно возились именно с этим проектом — станок заказывать, нечто вроде кару­сели, только попроще, но все равно — волынка! А ког­да на самом совещании зашла речь о временном исполь­зовании карусельного станка... кто это предложил, я не помню...

— Карцева.

— Да? Возможно. Ну, понятно, тут я увлекся, вклю­чился, начал помогать, советовать,

разрабатывать. Если хотите знать, — вдруг со злостью сказал он, — то без меня они бы и по сию пору сидели да пыхтели! Я доду­мал, рассчитал, оформил, придал законченность... Я по­шел в технический отдел, пошел к Алексееву... Нажи­маю, требую, тороплю... Кому-то стало завидно? По­жалуйста, могу отойти! Скажите пожалуйста, при мне не возражали, а потом жалко стало!

Воробьев приглядывался к Гаршину и раздумы­вал — что тут правда, а что притворство? За деньгами, возможно, Гаршин и не гонится, во всяком случае не в деньгах тут дело. А в чем же? В том, что комплексные бригады вошли в моду и Гаршину не хочется отстать от других? Отстать не хочется, но и работать не хочет­ся, длительные усилия не в его характере. Ищет легко­го успеха. То, что называется «снимать пенки». А тут как раз представился случай наскоком включиться в бригаду под самый конец, когда главное придумано и можно пошуметь, протолкнуть, а заодно и разделить с другими честь.

— Я только что говорил с Воловиком, — вдруг ска­зал Гаршин, забыв о том, что в начале разговора как будто ничего и не знал о недовольстве членов брига­ды. — Воловик — а он, кстати, реально больше всех при­думал, он действительно талантливый изобретатель! — так вот Воловик даже удивляется, что поднялись такие разговоры! Он совсем не разделяет тех мелких чувств, которые тут проявились! И лучшее доказательство — он мне предлагает работать над новой проблемой по ме­ханизации на сборке!

Как всегда, когда приходилось разбираться в слож­ных взаимоотношениях людей, каждый поворачивал де­ло по-своему, так что нелегко было добраться до исти­ны. Еще полчаса тому назад Воробьеву все казалось ясным. Теперь все запуталось и представало в ином све­те. Неужели правда, что Воловик находит поступок Гаршина естественным, оправданным? Вот ведь Карцевой, видимо, было стыдно за Гаршина... А Полозов говорит: «Пусть решает сам. Какая-то доля есть». Вот еще ис­тория!

— Скажите мне, Виктор Павлович... вот так, совер­шенно конкретно: что именно предложили вы? в чем ваша доля участия?

— Это что — экспертиза? — не отвечая, иронически спросил Гаршин. — Может, еще создать экспертную комиссию для уточнения доли участия всех членов бри­гады?

Воробьев не дал сбить себя с толку:

— Нет, Виктор Павлович. Комиссии не будет. Если вы найдете нужным, вы сами снимете свою подпись так же, как сами ее поставили. Взвесив, есть ли у вас до­статочные основания.

— А конечно, есть основания! — выкрикнул Гаршин, багровея. — Если откинуть дешевое честолюбие и ко­рысть, если думать не о премии, а о самом деле...

— Вы — их! — обвиняете в дешевом честолюбии и корысти?

Гаршин на минуту смешался.

Воробьев вздохнул и с горечью подумал, что вот и тут — внешне как будто все было в порядке. Считался энергичным работником, выговоров не имел, а благо­дарности, случалось, получал. А что у него внутри? Жи­вет себе человек, ходит на партийные собрания, платит взносы, что-то там делает, когда поручишь. В острые споры ввязываться не любит, но в общем человек как человек, даже симпатичный. Многие его любят — с ним весело. А какая ему цена— как оценишь? Вот и сейчас он оправдывается, даже возмущается и обвиняет дру­гих... а по совести, ведь это черт знает что, вот эта его подпись «для крепости»!

Воробьев поднял голову и спросил, в упор глядя на Гаршина:

— Основания, говорите, есть... Ну, а совесть у вас есть?

Он тотчас отвел глаза, потому что неловко было смотреть на Гаршина, на его тщетные попытки сохра­нить обычное выражение веселой самоуверенности.

— Подумайте, Виктор Павлович, как коммунист, и сделайте, что совесть подскажет.

Стул тяжело скрипнул.

Не поднимая глаз, Воробьев слышал, как Гаршин медленно прошел по комнате и прикрыл за собою дверь.