Дни нашей жизни
Шрифт:
Они оба не заметили, как подошел Аркадий Ступин. Аркадий обнял их сзади за плечи и стукнул головами друг о друга.
— Ну, хлопцы, держитесь! — весело сказал он. — С понедельника оба ко мне, а тогда — будьте здоровы! — пощады не ждите. Через три месяца — общецеховое первенство, на меньшее не согласен!
14
В этот день Гаршин пришел на завод в своем лучшем костюме, а в зале совещаний при дирекции появился одним из первых, еще до того, как начали
Любимов был уже там — сидел в сторонке, просматривая материалы к докладу. Гаршин подошел, поздоровался.
— Привет, Виктор Павлович! — с широкой улыбкой сказал Любимов.
Они не ссорились, но в последнее время между ними уже не было прежней дружбы, и нарочитая вежливость прикрывала явное охлаждение. Началось с той проклятой подписи, — Гаршин и сам не мог понять теперь, зачем нелегкая дернула его примазываться к чужому проекту! Щепетильность Любимова была покороблена, он несколько дней и в глаза не смотрел. Потом, кажется, забыл. А тут подвернулась история с ротором. Гаршин с усмешкой отметил про себя, что, когда дело дошло до собственных интересов, Любимов откинул щепетильность, даже поблагодарил за спасительную выдумку. Но, верный себе, сказал: «Так вы действуйте!» — и укрылся в кабинете: «Я не я, и лошадь не моя!» Если бы ему не позвонили, что краснознаменцы уже направились в цех, Любимов и дальше предоставил бы Гаршину выкручиваться самому. Впрочем, что толку было в его приходе! Сдрейфил перед Полозовым — и снова в кусты. Удрал из цеха, как мальчишка из чужого сада. А Гаршина оставил на расправу. И вышло, что именно Гаршину пришлось выслушать при всех насмешливый вопрос Диденко: «Это что же у вас получается — совесть под подошву, стыд под каблук? Вам бы фокусником выступать!»
Диденко говорил громко, его слова сразу облетели весь цех, и это было хуже выговора. Кто-кто, а Гаршин знал убийственную силу острого слова.
С тех пор Гаршин и Любимов не разговаривали, только подчеркнуто вежливо здоровались при встречах. Однако сегодня Гаршину было необходимо переговорить с Любимовым, и он спросил, преодолевая неловкость:
— Кто намечается от завода в проектную группу, не слыхали?
— Дмитрий Иванович пошел согласовать с директором, — вполголоса ответил Любимов, — я со своей стороны предложил и вас и Полозова.
Гаршин поморщился. Что значит — «и вас и Полозова»? Как-никак он один из авторов докладной записки, ставить его на одну доску с Полозовым просто нелепо. Может быть, Любимов хочет оттереть его от участия в проектировании?
Но в это время Любимов еще тише сказал:
— Вы, по-моему, наверняка попадете... Хотя Диденко, кажется, возражал.
— А доводы какие?
— Считает, что вы и Полозов слишком заняты на производстве.
Любимов снова погрузился в свои материалы, а Гаршин пошел поближе к двери, чтоб встречать приходящих и перекинуться словом со всеми, с кем нужно.
Зал совещаний быстро заполнялся. Прибыли представители проектной организации. Группами приходили цеховые инженеры и стахановцы. Ждали профессоров Карелина и Савина.
Появился Диденко — сияющий, еще более подвижной, чем обычно. Гаршину было неловко подойти к нему, но он крутился поблизости и слышал, как парторг сказал проектировщикам:
— Не знаю, как для вас, а для завода сегодня — большой день, очень большой!
Несколько дней назад Немирова, Диденко и Котельникова срочно
Правительство значительно расширило программу выпуска турбин на будущий год, а конструкторскому бюро поручило проектирование новых мощных турбин сверхвысокого давления, тех самых, о которых давно мечтал Котельников. Были отпущены средства на модернизацию и расширение турбинного цеха и обслуживающих его цехов.
По заводу передавались подробности разговоров, происходивших в Москве. Министр якобы сказал Немирову, посмеиваясь:
— Видите, как мы на вас навалились! И главное, сами вы в этом виноваты. Я, грешным делом, боялся, что вы Краснознаменку подведете, а потом смотрю — и Краснознаменку не подводят, да еще на готовой турбине по своей охоте регулятор меняют. Значит, сильны! Значит, можно вам дать задачу и покрупнее.
Повторяли и другие слова министра:
— Завод начинает третью реконструкцию. В первые пятилетки он изменился до неузнаваемости, по существу — только название да славные традиции остались неизменными. После войны вы тоже не просто восстановили завод, а возродились на новой технической основе. Теперь перестройка должна быть шире, смелее и новее, чем когда бы то ни было. Завод вступит в коммунизм таким, каким вы его в ближайшие год, два, три переконструируете. Поэтому придайте делу настоящий размах, привлеките новаторскую мысль, не бойтесь помечтать — откинуть лишнее всегда можно, а проект должен быть вдохновенным.
— Так он и сказал — вдохновенным? — переспрашивали люди. И, вернувшись к повседневной работе, еще долго раздумывали над услышанным.
Нынешний «большой день» был днем встречи заводских руководителей инженеров и передовых рабочих с работниками организации, которой поручено составление проекта реконструкции производства. Докладная записка Любимова и Гаршина об основах реконструкции была перепечатана и разложена по столам для ознакомления. Записка и вступительный доклад Любимова должны были послужить основой для широкого обсуждения всех проблем предстоящей работы.
Гаршин возлагал на это совещание большие надежды. Последнее время его преследовали неудачи, одна неприятность следовала за другою, его положение на заводе заколебалось. Он говорил себе: надо выпутаться изо всей этой ерунды, решительным рывком выпутаться во что бы то ни стало!
Сперва он ухватился за Воловика. Договор о содружестве с изобретателем, выдвинутым на государственную премию... Газетные статьи. Фотографы. Киносъемки. В каждом докладе упоминание рядом двух фамилий — Воловик и Гаршин... Все уже пошло на лад, Воловик как будто согласился — и вдруг:
— Вы не обижайтесь, Виктор Павлович. Я не против, но, мне кажется, тут нашего с вами сотрудничества мало. Вы ведь больше практик. А мне бы хотелось связаться с учеными, работающими в этой области. Может, создадим бригаду — конечно, с вашим участием.
Гаршин старался понять, что произошло. Слава богу, он не дурак, чтобы принять все за чистую монету. Отговорили Воловика? Переманили? Может ли быть, что профессор Карелин тоже отговаривал? Он, называющий Гаршина своим другом! Впрочем, как бы там ни было, а коптеть вместе с целой компанией в бригаде — тощища, да и много ли в итоге будет толку?