Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

Антонина Сергеевна подошла и осмотрела поврежде­ние — дырочка была небольшая, но от нее уже потяну­лась вниз белая дорожка.

— Пойдемте ко мне, Ксаночка, — сказала Антонина Сергеевна. — Заштопаем так, что и видно не будет.

Ксана смутилась:

— Что вы! Зачем же я буду затруднять вас?

Она уже справилась с досадой, послюнила палец и приложила его к концу белой дорожки.

— Если послюнить, петля дальше не побежит. До дому дойду, ничего!,

— Чулки уж очень хорошие, жалко, — посочувство­вала

Антонина Сергеевна и решительно взяла девушку за руку. — Пошли, пошли. И никого вы не стесните, мальчики на выпускном вечере, я одна дома.

Ксана сразу перестала сопротивляться. Шла она осторожно, видимо боясь, что петля все-таки «побежит». Они молча поднялись по лестнице и вошли в квартиру.

— Как у вас хорошо! — сказала Ксана, когда они усе­лись около настольной лампы, ярко озарявшей стол и погружавшей уютную, чисто прибранную комнату в мягкий полумрак.

— Давайте чулок, — потребовала Антонина Сергеев­на и надела пенсне.

— Ой нет, я сама!

— Нет уж, не спорьте. Со мною и сыновья не спорят, а гостье и подавно не полагается. Ксана покорно сняла чулок.

— Какие у вас ножки маленькие. А когда вы идете, кажется, что ноги у вас сильные и крепкие.

— А они и есть сильные. Я спортом много занима­лась — легкой атлетикой, бегом, греблей.

— Почему — занимались? А сейчас?

— Сейчас тоже, но меньше. Не успеваю.

— Вот и Коля не успевает.

За столом воцарилось молчание. Ксана следила за тем, как тонкая игла аккуратно затягивает дырочку шел­ковой паутинкой.

— Как вы хорошо штопаете. Мне бы так не суметь.

— Вы, наверно, с мамой живете?

— У меня нет мамы. Уже давно.

Антонина Сергеевна опустила руки с работой, сня­ла пенсне:

— Как же вы…

— Я в детском доме росла.

— Господи! А какая умница выросла!

Ксана опустила глаза. Положительно, в ней нет ни­какого высокомерия. И можно поручиться, что она смущена оттого, что перед нею мать Николая Пакулина.

— Сколько вам лет, Ксаночка? Это ничего, что я вас так называю?

— Ой, я очень рада. Мне двадцать.

— И моему Николаю столько же. Какая теперь мо­лодежь развитая! В двадцать лет бригадиры, депута­ты, — никогда такого не было.

Ксана явно хотела что-то сказать или спросить, но удержалась.

— Вы слыхали, Ксаночка, что у Коли бригаду на три разделили?

— Да, мне говорили. Ему, наверное, очень грустно было?

— Так ведь что поделаешь — надо!

— Надо-то надо, но ведь жалко… Я бы, наверное, в отчаянии была.

— Да?

— А как же? Впрочем, ваш Коля такой...

— Какой?

— Выдержанный очень, сознательный. И с харак­тером. Он, наверно, всегда собой владеет. Я так не умею.

Антонина Сергеевна промолчала, только улыбнулась. Девушка все больше и больше нравилась ей.

— Хорошо, что вы это понимаете, — снова принима­ясь за работу, заговорила она, —

девушки часто судят по внешности, пленяются манерами, ловкостью, умением поухаживать и себя показать. Они думают, что если мо­лодой человек скромный и серьезный, то на него и смот­реть не стоит.

Снова воцарилось за столом молчание. Антонина Сергеевна поднимала петлю и, казалось, была всецело по­глощена работой. Ксана сидела, поджав под себя голую ногу, и все порывалась что-то спросить, но не решалась.

— Коля сделал доклад в общежитии? — спросила она, хотя это был совсем не тот вопрос, который вер­телся на языке.

— В общежитии? Кажется, нет. Хотя... Какой-то доклад он делал на днях. Он очень занят сейчас с эти­ми тремя бригадами.

— Почему тремя?

— Ну как же? Он хочет, чтобы все три стали таки­ми, какой была одна.

— Вот молодец!

— Да, он хороший... Не потому, что я мать. Я много вижу молодежи и могу сравнивать. Он действительно очень хороший.

— Я знаю, — сказала Ксана.

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, — каждая хотела что-то прочитать в глазах другой, что-то такое, о чем не спросишь.

Близко хлопнула дверь, раздались шаги. Ксана вся подобралась, прислушалась — нет, шаги затихли, это не сюда. Антонина Сергеевна заканчивала работу, от всей ее позы, от ее быстрых, искусных пальцев, от ее скло­ненной гладкой головы с проблесками седины веяло ма­теринским теплом.

— Вы говорите — депутат, — вдруг быстро сказала Ксана. — Да, я депутат, даже, кажется, самый молодой из всех. Это, конечно, почетно и ответственно. Но вы себе не представляете, как это трудно!

— Много работы?

— Я не о том. Я о личной жизни. Разве я не такая же девушка, как все, оттого, что меня выбрали? Разве я живу какой-то другой жизнью? А некоторые почему-то думают, что я какая-то не такая, как все, и со мной не как с другими, и, скажем, пригласить меня просто по­танцевать... А ведь мне тоже хочется танцевать!

Последние слова прозвучали обиженно.

— А если молодым людям кажется, что они вас не­достойны? — не поднимая глаз от работы, тихо сказала Антонина Сергеевна. — Ведь вы и в самом деле не со­всем обыкновенная девушка, вы умница, вы работник, вас старые люди уважают, не то что молодые. Как же перед вами не робеть? А если молодой человек еще и влюблен...

Ксана вспыхнула. Лоб, уши, даже шея ее порозовели.

Она была рада, что Антонина Сергеевна не смотрит на нее.

— Но ведь не может девушка сама пригласить кого хочет? — еле слышно сказала она.

Антонина Сергеевна перекусила нитку и подала Ксане чулок, лукаво усмехнулась:

— Разве девушки не умеют заговорить первыми так, чтобы получилось, будто первым заговорил он?

У Ксаны широко распахнулись глаза. Распахнулись и просияли.

— У меня же нет никакого опыта, — пробормотала она.