Дни нашей жизни
Шрифт:
Потом цилиндр погрузили на платформу и надолго увезли в термический цех. Посадят его там в огромную печь, пышущую жаром, будут нагревать до 600 — 650 градусов, а затем медленно, постепенно охлаждать.
Ерохин и Лукичев не теряли времени. Карцева доставала им брошюрки о передовом опыте лучших станочников города, и они читали вечерами, выискивая там все, что может пригодиться. Съездили в Дом технической пропаганды, где Карцева устроила им консультацию и встречу с несколькими карусельщиками других заводов.
А цилиндр тем временем снова приехал в турбинный цех и зигзагами приближался к
Все нетерпеливее поглядывали на него Ерохин и Лукичев, и все тревожнее следил за ним и за соседями Торжуев. С интересом ждали решающего дня и Карцева, и Полозов, и Ефим Кузьмич, и Воробьев, да и всем рабочим участка было любопытно, кто пересилит. Маститы «тузы», да не век им нос задирать перед молодежью!
Молодежь в эти дни была особенно приметна, о ней и старики, и начальники отзывались с почтением, хотя порой и покрякивали, — уж очень настойчива да въедлива!
Любимов звонил в кузницу, боясь, что она задержит заготовки.
— Не беспокойтесь, Георгий Семенович, — отвечали из кузницы, — контрольный пост и так дыхнуть не дает! Сейчас отгружаем партию.
Любимов звонил в инструментальный цех, чтобы проверить, будут ли к утру новые резцы и сверла.
— Фу ты, до чего дотошный народ! — кричал Евстигнеев. — Вы молодежь так взбаламутили, что по всему цеху звон! — Засмеявшись, Евстигнеев с удовольствием добавил: — Представьте себе, Георгий Семенович, в транспортном отделе и то комсомол нашелся или старики омолодились. Сами набиваются отгружать да вам возить!.. Ну, а как мой Воловик? — спросил он, мрачнея. — Говорить бы мне с вами не следовало, так я на вас зол!
Неделю назад Любимов сказал бы, что охотно отдаст Воловика обратно, но сейчас он наставительно произнес:
— Поддерживать надо рабочих-изобретателей, дорогой товарищ, поддерживать, а не палки в колеса ставить им! Вы еще услышите, что может сделать изобретатель, когда попадет в хорошие руки.
Бригада, созданная по настоянию Диденко, заканчивала работу над станком. Любимов вызвал бригаду к себе и рассмотрел чертеж станка. И в самом деле, до чего просто и хорошо!
— Кончайте, Александр Васильевич, — сказал он, пожимая Воловику руку. — В случае успеха гарантирую вам крупную премию.
— Спасибо, — неловко кланяясь, пробормотал Воловик и подумал о том, как обрадуется Ася. Но тут же на него нахлынули заботы, занимавшие его гораздо больше, чем любая премия.
— Мне бы Женю Никитина в помощь на день, на два, — попросил он. — К послезавтрему, думаю, закончим!
— Бери Никитина. Может, еще что нужно?
Теперь Любимов готов был отдать не только Никитина — хоть целую бригаду! Опять «гостили» в цехе слесари из других цехов, присланные снимать навалы вручную. Восемьсот рабочих часов предстояло им отработать, прежде чем ротор сможет отправиться на центральную сборку.,.
И вот Любимова вызвали на участок:
— Начинаем!
Диденко был уже там. И Карцева, и Гаршин, и много рабочих, узнавших о торжественной минуте.
Подцепив
— Заметьте время, — сказал Воловик.
Он повернул рукоятку — и станок пришел в движение. Шлифовальный круг плавно провернулся и завертелся. Установленный под нужным углом, он послушно вошел в зазор между лопатками и легко, как-то незаметно, будто и не касаясь острых ребрышек лопаток, стал скользить над ними, подравнивая их с механической точностью.
— Ох, и чешет! — прошептал один из слесарей.
— Конец досадной работе! — так же шепотом ответил другой.
А круг скользил и скользил, слизывая лишние наросты металла, и там, где он прошел, можно было провести, не зацепив, тонкую нить.
Когда круг остановился, Ефим Кузьмич замерил несколько лопаток и восхищенно сообщил:
— Тютелька в тютельку, не придерешься!
А Воловик молча направлял вращающийся круг между рядами лопаток, улыбка только на миг блеснула в его глазах, губы были по-прежнему крепко сжаты, и все мускулы напряжены. Пройдя последний ряд, он выключил станок и просто сказал:
— Все. Который час, товарищи?
За сорок минут вся работа по снятию навалов была закончена.
Когда немного ошалевший от поздравлений Воловик краном отвел станок на место, Диденко сказал Любимову:
— Ну вот, Георгий Семенович, одной заботой меньше и восемьсот рабочих часов долой. Слесарей-то можно отпускать?
Любимов все еще не мог освоиться с этой мыслью — да, одной из наиболее канительных работ больше не будет, никогда уже не придется выпрашивать слесарей из других цехов и жаловаться, что со всем бы поспели, да вот снятие навалов...
Он пошел к телефону сообщить в заводоуправление, что отправляет слесарей обратно, но в последнюю секунду передумал — чего ради торопиться, раз они уже тут!
— А ну-ка, где у нас узкие места? — крикнул он мастеру сборочного участка. — Вот вам десять молодцов, пусть подсобят!
В заводской многотиражке появились портрет Воловика, приказ директора о премировании изобретателя и передовая статья под заголовком «Турбинщики выполнят свое обещание краснознаменцам!»
На радостях всем казалось, что победа очень близка, вот только с регулятором развязаться бы... А дело с регулятором явно затягивалось.
Мало кто видел в эти дни Котельникова, он не выходил из конструкторского бюро. Насупленный, небритый, в размякшем, будто жеваном воротничке, он закрылся в отдельной комнате с конструкторами, проектировавшими узел регулирования.
Комнату, в которой они работали, другие конструкторы обходили на цыпочках, с напряженными и виноватыми лицами, как обходят комнату тяжелобольного.
А в самой этой комнате царило сосредоточенное и деловое спокойствие, отнюдь не напоминавшее настроение, какое обычно бывает в комнате больного. В эти дни главный конструктор, пугавший посторонних измученным видом, для своих сотрудников был образцом выдержки. Котельников брал под сомнение каждую деталь конструкции, проверял или делал заново каждый расчет, взвешивал целесообразность и правильность каждого, казалось бы самого бесспорного, технического решения.