Дни силы и слабости
Шрифт:
Долги наслаивались один на другой. Чтобы развиваться, собственных ресурсов городу Ж не хватало. Начались кредиты. Одалживания. Видимость процветания – бутафорные улыбки. И теперь кредиторам проще уничтожить город Ж и забрать себе все его имущество, чем возиться с отсрочками. Я не удивлюсь, если на самом деле выяснится, что так оно и есть. Нас раздавят, как комара, который посягнул на человека.
Сюжет обострялся еще и праздником, Днем Коалиции. Общенародное веселье, на которое потратится куча денег. Блины на площадях, нарядные лошади, живая музыка. Вечером веселящиеся
До самой квартиры Сенк шел молча. На его лице отображался мыслительный процесс.
– Во вторник будет праздник, парады всякие, народ гуляет. Вот под шумок и смоемся. В самый раз. Единственное, что меня волнует, – документы на Матильду. Их придется или докупать, или самим химичить. Можно попробовать подключить кого-то из «фиолетового списка». Сейчас вообще сложно выехать, даже если с документами все окей. Поезда почти не ходят. И попасть туда можно или за сумасшедшие деньги, или известным путем. Сумасшедших денег у нас нет. Сама понимаешь…
– Сама понимаю.
Известный способ сразу отметается, так как мы еще не так низко пали и мораль человеческая нам не чужда.
– Раз уж мы ведем себя, как крысы, – продолжал Сенк, – то не лучше было бы достать где-нибудь свое средство передвижения и уехать на нем? Какую-нибудь развалюшку или там… я не знаю, что получится. Да хоть «Таврию»! С раздолбанной коробкой и без магнитолы. Не то, чтобы это было очень дешево, но зато мы не будем зависимы ни от каких поездов, ни от каких порядков.
– Только от дорожного патруля.
– А кто сказал, что мы будем ехать по дороге?
Мне нравится такой подход.
Наш подъезд – хотя голословно называть его «нашим» – скорее, «подъезд, ведущий к жилищу Сенка» – был приветливо грязным и пах гнилыми яблоками. Сыро и холодно. Но, поверьте, это все равно гораздо лучше, чем полицейский участок. Гораздо лучше.
Скрипучий и тесный лифт, в котором стоило бы забеспокоится о своей жизни. Предпоследний этаж. (Вообще по-хорошему надо подниматься пешком – безопаснее.) Сенк упорно называет свое жилье квартирой. Не комнатой, ни в коем случае – квартирой. Стены оклеены обоями, из-под которых проступают неровные спины цемента. Трещины. Будто кости.
Я понимаю, почему мой друг не хочет здесь жить.
– Привет! – с дивана доносятся лай пса и голос Матильды.
Удивительно дисциплинированная девочка: сидит одна, что-то рисует. Фломастерами. Любопытно, где Сенк исхитрился добыть фломастеры?
– Привет, – отвечаю с порога я.
У Матильды длинные, темные, как у меня, волосы. Но, в отличие от моих, она часто укладывает их в какую-нибудь прическу, в основном – «мальвину» или «гнезда».
Несколько секунд ушло на борьбу с животным. Фэри, возрадовавшись нашему приходу, счел своим долгом подбежать и поставить лапы сначала на Сенка – тот увернулся, потом на меня – я тоже не лыком шита. Поставить лапы, навалившись хорошенько на гостя, и вылизать ему лицо – вопрос гостеприимства. После первой попытки пес хотел было приступить ко второй, но Матильда уже подбежала и поймала его за ошейник.
Сенк стаскивает пятками «мартинсы», не нагибаясь. Я терпеливо расшнуровываю кеды. Бросаю рядом сумку.
– Как дела?
Мотя изо всех сил сдерживает развеселившегося пса.
– Я нарисовала слона.
– Ты обедала? – Сенк сразу переходит к делу.
– Да. Супом.
– Разогрела?
– Нет.
– Я же просил разогреть.
Сам он почти никогда не разогревает еду. Никогда. (Только пюре.) Но убежден, что маленькие девочки должны есть исключительно разогретые супы. Холодный суп – смертельный яд.
– Энн, скажи, вот как с этим бороться? – он открывает холодильник и внимательно изучает продукты. Реплика была не столько вопросом мне, сколько укором Матильде.
– А я что? Ты знаешь, по какому принципу я питаюсь.
«Сорвал – съел». В крайнем случае – «купил – съел».
Сенк отрывается от холодильника и теперь его укоризненный взгляд сосредоточен на мне.
– Хоть бы раз мне подыграла.
Я тоже иногда задумываюсь об этом, но мой престиж в глазах Матильды для меня сейчас привлекательней, чем потакание консервативным представлениям Сенка насчет еды.
– Она в курсе?
– Как тебе сказать… И да, и нет. Я пока не знаю, как надо объяснять детям ее возраста, что такое война.
В этот момент Матильда, до сих пор прислушивавшаяся к нашей болтовне, гордо воскликнула:
– Я знаю, что такое война!
– Ты пока знаешь только, что такое перемирие, – снисходительно сказал Сенк. – И то – не сполна, потому что не можешь жить самостоятельно.
– Чувак, объясняй нормально. – Я решила вмешаться. – По своей логике, она уже давно живет самостоятельно.
Матильда надулась, забрала со стола свой рисунок и ушла в другой конец комнаты – на жесткий пылесборник с подушками и двумя подлокотниками. Маленький, тесный, старый и пыльный, застеленный таким же старым и пыльным пледом. Давно удивляюсь, как Сенк до сих пор не выкинул этот странный предмет вон.
– В смысле?
– Для нее самостоятельность – это сидеть дома одной и иметь свободу выбора: разогревать себе обед или нет. Потому что раньше у нее и такой свободы не было. Она же еще помнит времена, когда ее не спрашивали, хочет она заплетать косички или нет. Хочет ли она спать в девять часов вечера или нет. А сейчас она хочет рисовать слона – и рисует. Хочет есть холодный суп – и ест его холодным всем назло. Ведь чем неправильнее ты ешь – тем вкуснее. Вот какова для нее самостоятельность. Свобода выбирать.